Александр Ирванец: Чиновникам я неинтересен

К своему 50-летию известный украинский поэт, прозаик, переводчик Александр Ирванец провел всеукраинский тур-презентацию книги «Сатирикон-XXI», объединившей лучшие его произведения последних лет. В эксклюзивном интервью «Известиям в Украине» мэтр рассказал о своих пророческих книгах, проблемах с милицией и неприспособленности к быту.

Чиновникам я неинтересен

Известия: В последнее время стало модным организовывать промо-туры (последними были Лина Костенко, Андрей Курков). Учитесь популяризировать свое творчество у деятелей шоу-бизнеса?

Александр Ирванец: Я не проводил таких аналогий, потому что не приравниваю себя к Лине Костенко, а про тур Куркова даже не слышал. Я объехал с книгой 10 городов. Согласитесь, такого масштаба еще ни у кого не было. Я первым замахнулся на это и, кажется, все успешно провернул.

И: Теперь можете сказать, читает наша страна, или только «Камеди-клаб» смотрит?

Ирванец: В каждом регионе по-разному. Последним пунктом был мой родной город Ровно. На встречу со мной пришли молодые люди — учащиеся лицея и гимназии, студенты. Им моя книжка (стоит около 60-ти гривен) не по карману, но они активно покупали мои маленькие книжечки, изданные поодиночке романы, сборники стихов.

В Луганске же всего за 15 минут расхватали все, что привез и планировал реализовать за две встречи, хотя, казалось бы, крайний, «дикий» восток. Видимо, такой ажиотаж случился потому, что к ним мало кто доезжает. А вот в Харькове и Днепропетровске — городах-миллионниках, где проживает, в основном, интеллигенция, собрался полный зал, и было видно, что люди в теме, потому что задают грамотные вопросы, но книжек не покупают — только благодарят, кланяются и уходят... Чувствуется, что людям просто не хватает денег. Конечно, я немного утрирую: все-таки книжки покупали и покупают, но, конечно, мне как автору хотелось бы продать больше, издательству, наверняка, тоже. Ведь в «Сатириконе-XXI» собрано все, что было написано за тридцать лет писательского творчества, не считая, разве что, пьес и ранее не публиковавшейся прозы.

И: А представители власти вас хлебом-солью встречали?

Ирванец: Да перестаньте! Где вы видели чиновников, которые читают книги? Нет, власти на моих вечерах не было, и слава Богу. Говорят, что «пуще всех печалей — барский гнев и барская любовь», так вот, и мимо гнева и мимо любви пронесло. Единственным моим контактом с властью была встреча с милицией. В Харькове у меня проверяли документы, видимо, выглядел подозрительно.

И: Вы говорите, что власть не читает, кто же тогда называл вашу «Очамымрю» антиправительственным произведением?

Ирванец: «Очамымря» была написана лет семь назад, если не восемь. Сейчас могу сказать, что не вхожу в тот круг писателей, которыми интересуется наша власть. Наверное, чтобы обратить на себя внимание, надо сделать что-то экстраординарное. Например, отказаться от какой-то там премии.

 

Не знаю, у кого просить денег

И: Ваша супруга сказала, что власти должны вам платить за то, чтобы вы не писали, ведь ваши предсказания часто сбываются.

Ирванец: Самого страшного пророчества я еще не сделал, так что пока им нечего бояться... Но, если честно, я бы не отказался от какой-нибудь стипендии, или пожизненного гранта. Надеюсь, что ваша газета ляжет на стол президента, он прочтет и прислушается к моим пожеланиям.

И: Насколько я знаю, вы стипендиат академий Германий, Баварии, Австрии. Так что грех жаловаться...

Ирванец: Скажем так: это не те деньги, на которые можно жить. С другой стороны, я их получил не просто так, я все-таки там работал, что-то там написал. Недаром ел буржуйский хлеб. Просто у них, в отличие от Украины, присуждать стипендии людям искусства в порядке вещей. У нас о подобных прецедентах я слыхал только как о редких исключениях.

И: При этом некоторые чиновники издают свои произведения за государственные деньги, а писателю за бюджетные средства издаться легко?

Ирванец: Не знаю, не пробовал. Я даже не подозреваю, куда идти и у кого эти деньги просить. У меня был перерыв между книгами с 1991 по 2001 год, именно по этой причине не умел я побираться по спонсорам. Новые произведения, конечно, писались, но не издавались, потому что не было желания кого-то лобызать. Но об этом периоде я особо не жалею: это ведь не было молчанием. Я писал то, что позже издатели печатали за гонорары. Но сам я никогда не платил за то, чтобы мои книги были изданы.

И: Как Александр Ирванец стал лауреатом американской премии?

Ирванец: Это была единаразовая премия американца Рея Лапика. Он учредил ее в честь своей жены Хэлен Щербань-Лапика (она была украинкой). В 1995 году ее вручали единственный раз. Перепало тогда, кажется, Оксане Забужко и нам — всей группе «Бу-Ба-Бу». Таким образом был отмечен наш первый поэтический сборник «Избранное. Бу-Ба-Бу». Помню, он был коричневого цвета — цвета халвы, чтобы не сказать чего похуже.

И: Как вам удалось стать членом белорусского пен-клуба, и почему, собственно, белорусского?

Ирванец: А почему бы и нет? Пен-клуб — интернациональная организация. На сегодняшний день я также член украинского пен-клуба, но так как он почему-то бездействовал все эти годы, а белорусский работал — я там и очутился. Уточню, что я еще и почетный член этого клуба. То есть кое-что для белорусской культуры успел сделать, в конце концов, перевел с белорусского на украинский книги Василя Быкова и Владимира Орлова, других авторов, которые с моей подачи печатались в украинских журналах и газетах. Так что, в пен-клуб меня приняли из благодарности.

И: Вы не только поэт и прозаик, но еще и драматург. Насколько сложен путь современной драматургии к сцене?

Ирванец: Да, я работаю в разных жанрах, но своим драматургическим произведениям я уделяю не слишком много внимания. Так случилось, что первые мои постановки были осуществлены за рубежом, на Украине стали ставить позже, но тоже в не особо большом количестве. Вообще, если посчитать, постановок моих пьес было не больше пятнадцати. Среди них есть и успешные, за которые я получал заметные невооруженным глазом гонорары. Спектакль по «Четвертой сестре», перевод которой я сделал для Молодого театра, получил то ли пять, то ли шесть «Киевских пекторалей».

И: А бывало ли такое, чтобы режиссеры сами приходили к вам просить пьесы для постановки?

Ирванец: Нет, не бывало. Режиссеры сегодня не читают современную драматургию. Редкое исключение — это Станислав Моисеев и еще пару человек. Один постановщик как-то мне заявил: «А мне твой текст на... не нужен, я себя ставить хочу». То есть они не понимают, что и себя любимого можно подставить через чужой текст. Получается, что драматургия и театр существуют в параллельных плоскостях, которые не пересекаются. Пьесы пишутся, издаются, выходят в журналах, альманахах. Но режиссеры читают что-то другое, или не читают вообще. Я пытался проследить взаимосвязь современной драматургии с театром, но к сожалению обнаружить ее мне не удалось.

И: За рубежом режиссеры столь же чванливы?

Ирванец: Там просто театральный процесс более интенсивен и разнообразен. То есть современная драматургия там ставится гораздо чаще, чем у нас. Тем не менее иностранные драматурги тоже сетуют, что хотелось бы большего. К сожалению, на режиссеров ни мы, ни они влиять не можем. Они продолжают «ставить себя любимого» посредством текстов Гоголя, Шиллера, Мольера.

 

Как ужиться с Ирванцом

И: Вы преподаватель Острожской академии, сложно постоянно туда ездить?

Ирванец: Ничего сложного — мой курс «Теория и практика драматургии» длится всего пять недель в год. За это время я стараюсь научить своих студентов писать пьесы. Не знаю, насколько мне это удается, но среди контрольных работ попадаются довольно интересные тексты. Прежде всего, я предупреждаю этих молодых людей: «Если вы написали стихотворение, или поэму — напечатать их вы сможете через полгода, или даже через год. Если написали прозу — ждать придется года три. Но если вы решили работать для театра — будьте уверены, раньше, чем лет через десять реализации своей работы не увидите. Театр в этом плане самый консервативный из всех способов воплощения.

И: Как вы считаете, какое из ваших произведений когда-нибудь станет классикой?

Ирванец: Вы мне льстите. Не знаю... Если попробовать оценить как читатель, то, наверное, после меня останется десятка полтора стихотворений, две-три пьесы и, может быть, роман «Рівне/Ровно». По крайней мере, если бы я выбирал, я бы выбрал это.

И: У вас интересное хобби — коллекционирование образцов валют. Дома целый музей?

Ирванец: Я успел собрать монеты еще до того, как ввели евро. Это были самые старые валюты Европы — гульдены, франки, марки. Но склад валюты у меня дома — это слишком громко сказано. На самом деле, если собрать все монетки от единички до самой крупной, в сумме получится не больше семи-восьми дойчмарок. Так что, коллекция хорошая, но сказать, что она дорогая, язык не повернется. Это на любителя и на знатока.

И: Почему вы живете в Ирпене, а не в столице?

Ирванец: Потому что живу в примаках у своей жены Оксаны.

И: Она, кстати, говорила, что после того, как столько лет прожила с Ирванцом, может ужиться с любым мужчиной. Что можете сказать ей в ответ?

Ирванец: ...Ну, нет, я «с любым мужчиной» ужиться не могу. Боле того, я, наверное, ни с одним мужчиной не смогу ужиться. А вообще, она права. Все-таки 18 лет — это солидный период. Нам до сих пор комфортно вдвоем, мы понимаем друг друга.

И: Чем она до сих пор вас удивляет?

Ирванец: Знаете, художники — умеют делать своими руками практически все. Вот я дома могу разве что шкаф передвинуть, но гвоздь забить — это уже Оксана. Я гуманитарий. Я могу сесть, что-то написать... Слава Богу, хоть какие-то деньги этим зарабатываю.

 

Подготовили Лилиана Фесенко и Елена Францева