Зона заблуждения (ФОТО)
Накануне 26 апреля, дня Чернобыльской катастрофы, украинской экстремальной мечтой становится поход в радиационную зону со сталкером. Те, кто верит фантастике Стругацких больше, чем реалиям своей страны, стремятся к реактору — за любые деньги. Любые — это 1,5 тысячи долларов, которые берут с туристов, чтоб им «настоящий страх показать». В действительности страх гораздо дешевле, а сталкеры, как правило, имеют погоны. В этом убедились корреспонденты «Известий в Украине», проникшие в зону накануне годовщины аварии.
Любовь к нечистым местам
Сегодня Чернобыльская зона — это 65 бывших сел и поселков, 160 километров проржавевшего периметра и 6000 человек, работающих в 30-километровом радиусе вокруг АЭС. Все в зоне теперь подчинено МЧС Украины. Управа этой земли — 9 подразделений МЧС, регулирующих жизнь этой территории.
Камуфлированные МЧСники разделили зонный мир на Чернобыльскую Пущу, «Экоцентр», «Чернобыльводэксплуатацию», «Техноцентр», строительные и организационные управы, а также «Чернобыльинтеринформ», занимающийся допуском-недопуском посторонних в зону.
Какие бы «сталкерские» фирмы не появлялись вокруг зоны, какие бы условия не предлагали, они все равно сталкиваются с монополистом, осознавшим свою роль и поднявшим цены в 20 раз. Это раньше в чернобыльской туристической гостинице можно было переночевать за 25 гривен (около $3). Теперь цена больше 500 (более $60). Да и казенный сталкер, числящийся сотрудником МЧС, обходится в 360 гривен (почти $50) за 6 часов использования. Проводит он по чернобыльским «библейским» местам — смотровая площадка, с которой разрушенный энергоблок виден — стелла-факел, за которой был погибший от радиации «рыжий лес» — город Припять — непосредственно Чернобыль — контрольный пункт «Дитятки», который нужно покинуть не позже 16.00, иначе «охрана стреляет без предупреждения».
Напутствующий таким образом казенный сталкер Юрий дает нам квитанцию — для оплаты и инструкцию — для подписания. В ней говорится, что мы обязуемся не пить и не употреблять наркотики во время пребывания в зоне. Скрепя сердце, соглашаемся.
Сталкер считает зону своей землей, которую зазря туристы топчут. Он здесь местный, он здесь давно, он удивляется лишь одному — если в прошлом году зону 5000 «чужих» исходили, почему сейчас их не так уж много? Может, цены велики или интерес к опасным местам пропал?
Юрий этот интерес подогревает: рассказывает о страхе зоны, которая была и будет опасной еще 26 тысяч лет. Машет рукой в сторону заброшенных деревень с ослепшими от времени и безлюдья окнами. Но деревни поросли весенним лесом и выглядят почти оптимистично, а дозиметр показывает киевский уровень радиации — 12 микрорентген в час.
Юрий рассказывает, что зона так страшна, что даже батьку-Лукашенко в прошлом году в нее не пустили: «Он прилетел на КПП вертолетом, хотел попасть на станцию, а ему пропуск не дали, он обиделся, уехал. Теперь надежда на Януковича — пусть все поправит». Все — это план переброски Чернобыльских рек. Они, протекающие через радиационные белорусские земли, переполняют речку Припять, поставляя стронций в Днепр. А это — угроза заражения для 35 миллионов человек. Потому Чернобыльская идея масштабна — если не повернуть белорусские реки вспять, то хотя бы перенести русла на незагрязненные территории. Без президентской воли Лукашенко тут никак не обойтись.
Град обреченный
Работники зоны носят с собой накопители, показывающие, можно ли им дальше находится в зоне. «Чернобыль — открытый источник непредсказуемого излучения. Годовая доза 5 милизивертов на человека не должна быть превышена», — рассказывает нам Сергей Киреев, замдиректора чернобыльского «Экоцентра».
Мне накопитель не дают — нет смысла, за считанные дни много не наберешь. Единственная проверка для туристов — на выезде из зоны, где и машину дозиметром промеряют, и человека через специальный турникет пропустят — если не зазвенел, можно двигаться в чистую зону. Если звон есть — отправляйся на мытье-дезактивацию.
Казенные сталкеры с собой дозиметры не берут. Единственное исключение — поездка в Припять, брошенный людьми город, выстроенный в 1970-м, бывший символом новой атомной эры и ставший бетонно-этажным памятником ей.
В зоне четко исполняют чернобыльскую конституцию — закон об обращении с радиоактивными отходами. Именно он регламентирует, куда здесь ходить можно, а где — нельзя. Согласно ему, в Припять попадать дозволено — по особому пропуску.
КПП «Припять» встречает меня во фрунт: тут к визиту иностранных гостей готовятся, ввели особый режим. По городу циркулирует патруль ГАИ на «жигулях» — ровесниках города.
Охрана тут — понятие условное. Колючая проволока вокруг города, где жили 80 тысяч человек, порвана настолько, что из Припяти «выпадаешь», даже не замечая этого. Такие «выпадения» действительно опасны — если город выдраен до 12—15 микрорентген, то в зарослях вокруг него и по 5 рентген случаются.
Треск в этих зарослях взбудоражил сталкера. «Нелегалы! Металлисты! Мародерствуют, вырезая железо из припятских зданий! Из-за них дома рушатся», — озвучил он теорию разрухи и попытался поймать добытчиков. Погоня не удалась, люди в черном бросились врассыпную. «Их все равно поймают, когда территорию прочешут. Передвижение по зоне крайне затруднено», — уверен сталкер.
В Припяти природа победила человека, покрыв город лесом. Стадион стал березовой рощей, асфальт площади пробили цветы и почти незаметной стала крупнобуквенная надпись на стене «Пусть атом будет рабочим, а не солдатом».
В Припяти у казенного сталкера есть свои точки, на которые он водит людей — явно с оскоминой и по привычке. Вот бывшая гостиница, в которую креативные фотографы принесли кукол для печальных фото. Здесь из выбитого окна виден саркофаг. Вот библиотека, где под дожем и снегом сохранились книжки коммунистически-ленинской тематики — все-таки АЭС была им. Ленина. Вот причал на реке, усыпанный пустыми водочными бутылками. Вот заржавевшие автоматы газводы, в которых металлисты оставляют пустые гранчаки — радиация радиацией, а тара должна быть в наличии.
Как ни исхитряйся, а ничего домашнего, теплого, торшерного в Припяти уже не обнаружишь — все вынесено и вывезено в зонные дома тех, кто сейчас живет и работает в Чернобыле.
Свободные радикалы
«Скоро 16, мне пора в офис, вам — на КПП «Дитятки», — напутствует меня Юрий, освобождая из-под контроля. Теперь я — свободный радикал с правом выбора: то ли остаться в зоне, увидеть ее настоящую и пообщаться с ее людьми, то ли послушно уехать. Выбор за меня делает машина — ее аккумулятор не выдерживает и разряжается, временно оставляя меня Чернобылю.
Задача номер один — продержаться до темноты, где-то упрятав и себя, и авто. Оба вопроса решает близстоящий двухэтажный барак с надписью «Гостиница». Дежурящая здесь Варя, женщина украинских форм и такого же характера, предлагает номера по 36 гривен за неотапливаемое койко-место. Варя, спасибо ей, зонные пропуска не спрашивает — ей достаточно, что у меня в руках пачка документов.
Пока хозяйка рассказывает, что в свои 42 она уже бабушка и что в зоне мужики еще о-го-го, на улице темнеет, и у меня появляется свобода передвижения. Одетая совсем не в стандартный зонный камуфляж, я движусь к центру здешней жизни — гастроному. Тут — собрание женского клуба по пивным интересам.
Пока беру поллитровку, которая по легенде хороша от стронция, барышни пьют пиво «с горла» и рассуждают, как раньше в Чернобыле здорово жилось: «Тут даже семьи образовывались. Зонными их называли».
Как с мечтой в глазах рассказал «женский клуб», венчались семьи в местной церкви, жили в домах, брошенных после аварии, камины топили, вечера под гитару устраивали — телевизор-то не работал.
Свадебный пик случился в 2000 году. Сейчас, спустя 10 лет, семьи стали распадаться — не из-за ссор, а из-за «естественной убыли». Радиация, которую в Чернобыле счастливые не замечали, напомнила им о себе.
В гастроном заходит мужчина в пиджаке, и дамы забиваются в угол, пряча бутылки за спины. «Это наше СБУ, штраф выпишут, если за распитием в неположенном месте застанут», — позже объясняют они.
Распивать можно в кафе, которое через площадь. Пересекаю ее быстрым шагом — территория-то охраной просматривается. В кафе все в украинско-японской традиции — низкие деревянные столы, отгороженные шелковыми розовыми занавесями. В целях интима их можно задергивать. Это уже не из Стругацких, это чернобыльская реализация романа Замятина с его правом на розовые шторы.
Сейчас зашторен только один отсек, его уважительно обходят стороной. За остальными столами камуфлированные плотные люди пьют водку и льют речи — малоцензурные, зато правдивые — о том, кому ж пришло в голову, что «лечебно-профилактическое» бесплатное питание вахтовика должно стоить 26 гривен в сутки. И почему зарплата зонного работника должна быть 2000 гривен? И кто из начальства на эти деньги смог бы прожить? Буфетчица кричит на вопрошающих — как бы чего не вышло.
Пережившая «сухой закон», теперь зона получила право пить, но не говорить. Рассказывают, что недовольных отсюда быстро выдворяют — в чистые места, как в ссылку.
Есть в Чернобыле и демократические перемены — здесь открыли новый гастроном-наливайку. Так у зонных работников появилась альтенатива. Чуть отдаленный от центра, этот магазин популярней прочих. Дорогу к нему нахожу в темноте по звону тары, которую чернобыльцы транспортируют из наливайки домой. Многие несут алкоголь в себе, тренированно пошатываясь не из стороны в сторону (так охрана заметит), а вперед-назад.
В этой третьей кофейне нетрезвый народ припомнил нам историю, о которой «Известия» писали в 2001-м. Это повесть о чудесном появлении в Чернобыле девочки Марии, ставшей символом возрождения зоны.
Где надежда для Марии
Когда отец Федор, настоятель единственной уцелевшей в Чернобыле Ильинской церкви, крестил Машу, он не зря назвал ее чудом. Чернобыльское предание на сей счет гласит: жили в зоне буфетчица Лида Савенко и лодочник Михаил Ведерников. Приболела как-то Лида и отправилась к врачам, те насмотрели опухоль и прописали операцию. Махнула рукой на них Лида, решила, что жить осталось мало, и ничего делать не стала. Но не худеть, а полнеть начала и без того нехрупкая дама. Спустя месяцев девять в возрасте 47 лет родила она девочку — без всякой помощи, одна. Супруг ее в это время на рыбалке был. Памятуя, что детей под реактором держать нельзя и не имея жилья на чистой земле, Лида рождение дочери от начальства скрывала, помогал ей в этом чуть ли ни весь город. Даже администрация зонная, уж на что строгая, и та только для виду выгоняла из Чернобыля Лиду.
Зонные поэты посвящали Маше не очень срифмованные стихи. Народ зоны скидывался, чтоб насобирать девочке на дом вдали от Чернобыля, да денег все не хватало. Спустя время большое начальство все же Лиду обнаружило и выдворило по месту прописки — в город Желтые Воды, славный урановыми рудниками и радиацией выше чернобыльской. Жить там Лиде с Машей было негде — квартиру заняли старшие дети с семьями. Лида в Чернобыль тайными тропами вернулась, сказала, что одна приехала, на работу в столовую устроилась. На деле же привезла с собой и Машку, умеющую делать две вещи — прятаться и молчать.
Росла Маша здоровая и красивая, вся в маму — русая, голубоглазая. А как стала она на возрасте, решила Лида ее в школу отдать в ближайшем городке Иванков. Сняла квартиру у доброй женщины, которая Машу глядеть согласилась, определила дочку в наипервейшую местную школу и скрыла, что девочка — в Чернобыле рожденная и по выходным в зону возвращается.
— Вы на Речниках Лиду ищите, а Машки сейчас здесь нет, в школе она, — рассказали мне в чернобыльской наливайке. — Только одна не ходи — корчи там, в ночи потеряетесь. Да и вряд ли Лида дома».
Искали мы ее долго. А нашли по-новому, по-современному — по мобильному. Лида на смене в столовой была, но как с дочкой встретиться — рассказала.
Чернобыльское население к тому времени разошлось по домам, выпило и уснуло. Оставаться в городе далее не имело смысла. Подзарядив машину, двинулась на КПП, напутствуемая гостиничной Варей — зря едешь, там вас до утра задержат, ночью из зоны выхода нет. Но шлагбаум легко открылся, выпустив на чистую волю.
Иванков, первый и ближний к Чернобылю райцентр, оказался не похожим на зону, страдающую от мирного атома. Тут все патриархально и обычно — центральная площадь, центральный ресторан, центральная школа номер один, где Маша учится. Ищу ее и не могу найти, обхожу этажи и поднимаюсь к завучу младших классов Татьяне Лапенко.
Пятиклассница Маша, говорит, к концерту готовится. По этому поводу ей предложено научиться танцевать вальс, да она отказывается. Маша высока и хороша, одноклассники ее малы, в кавалеры не годятся. И вообще у Маши своя жизнь и свои послешкольные планы.
Машу находят, к завучу на ковер она прибегает резво, о Чернобыле говорить не хочет — кругом одноклассники, вдруг правду о Машином рождении узнают.
«Танцы я не люблю. И петь не стану. Я лучше в группе поддержки побуду. А еще я учу английский и сейчас на него опаздываю. А завтра я в кружке бисером вышиваю», — чеканит Маша, пытаясь сбежать. Экипировка у нее — как у других девчонок, только лучше — кроссовки с золотым отливом, куртка с блеском, заколка со стразами. Лида, понимающая, чего стоит дочке Чернобыльское прошлое, пытается компенсировать будущее.
А еще старшая Машина сестра, в мамы ей годящаяся, в Германии живет, подарки передает. Если б не тень саркофага, нависшая над девчонкой, проблем бы она не знала. «Я выучу английский и уеду отсюда подальше. И маму заберу. Главное, чтоб никто не знал, откуда мы», — говорит Маша, в свои десять лет считающая радиацию клеймом.
«Известия» как символ
Чернобыльская зона 30-километровым радиусом не ограничивается. Сразу за ее колючей проволокой — села, которые выселить хотели, но не успели. Брошенные на выживание, здешние потомки древлян побеждали радиацию, кто как горазд. Сергей Гончар из села Ораного (известного по летописям еще с ХІІ века, бывшего укрепленным замком, сожженного татарами, а потом ставшего имением казака Искры, казненного из-за интриг Мазепы против московского царя) нашел свой путь спасения. Он тоже «продался московскому царю» — стал директором базы «Экополис», принадлежавшей Российской Академии наук.
Раньше жил на этой базе друг Гончара — ученый из РАН Игорь Рябов, эксперименты проводил, Музей народных раритетов организовал, картины о Чернобыле рисовал, да умер в Иванковской больнице — как многие чернобыльцы.
Сейчас здесь радиация — как в Киеве, о Рябове и его ушедших коллегах напоминают разве что гранитные мемориальные доски, странно держащиеся на легких деревянных домиках, да памятник Чернобыльской Мадонне, вырезанной из ржавого железа.
В Музее имени Рябова видные экспонаты — номер «Известий», зачитанный ликвидаторами аварии, российский флаг, а также раритеты, найденные москвичами на свалках зоны — рубели да веретена с прялками, лет которым под 300.
Километров 15 от Ораного — село с правильным названием Страхолесье и неверным отношением к жизни. Здешняя «аристократия» строит дворцы под ограждением 30-километровой зоны, в местном магазине бойко продаются ром, джин и текила дорогих марок, а на памятнике умершим ликвидаторам оставлены места для новых постаментов — Чернобыль помнит своих героев и не забывает превращать их в жертв.
Самый яркий персонаж Страхолесья — охотник Иван Волкодав. Переехавший в зону из Киева, он на опасной земле — практически бог охоты Диан.
Прозвище получил, когда зонное начальство поручило ему отстрел волков. «Тогда все по-правильному было, — формулирует Волкодав. — Охоты проводили, стаи чистили, всякие уважаемые люди вроде Черномырдина к нам приезжали. А теперь волка внесли в Красную книгу, стрелять его нельзя, через ограждение 30-километровки ему прорваться проще простого, он скоро на людей нападать станет. По моим подсчетам, в зоне сейчас где-то 80 плодовитых волчиц. Они принесут за год 150 щенков. Как доедят зонных кабанчиков, оленей и рысей, так и к нам пожалуют».
Иван рассказал о новых планах — превратить практически чистый юго-запад зоны в элитное охотхозяйство. «Мы его называем именем Шуфрича, бывшего министра МЧС. У меня карта есть, видите, на ней это хозяйство обозначено. В нем дополнительную охрану сделают, чтоб чужие не ходили, своим охотиться не мешали».
Иван — редкий малопьющий элемент призонья. В соседнем селе Горностайполе, также историческом, меня вяло встречают граждане с припухшими лицами: «А чем еще заняться? Только пить. Вы в центр села не ходите, а то и вам нальют».
В центре села и правда идет разлив — уже и не поймешь, то ль именины, то ль крестины, но лимузин уже выведен на старт. Это крепкой давности «Москвич», выигранный в Спортлото-64. «Часто ль ездите на нем?» — интересуемся у хозяина, 84-летнего Владимира Ивановича. «Да лежу под ним чаще, — отвечает. — Зато салон настоящий и ржавчины нигде нет. Это наш чернобыльский конь-огонь».
За спиной Владимира Ивановича развевается розовая тряпка — бывший красный флаг, вывешенный здесь в год аварии. Мимо по отличной асфальтовке (зачем такая зоне, где основной транспорт — лошади?) несется школьный автобус. Здешняя школа велика, многодетные семьи тут не редкость. Пребывание малолетних здесь разрешено, опасной считается только 30-километровая зона, 31-й километр якобы безвреден.
Следующее село Медвин отличается разве что полным прилеганием к колючей проволоке зоны. Собственно, возле нее и заканчивается идеальная здешняя трасса. Дальше только широкая народная тропа к ограждению, где дыр больше, чем заграждения.
Славутич обетованный
В зоне все не по прямой и не по правилам. Здешняя география такова, что ради попадания из Чернобыля в город Славутич, где живут работники АЭС, нужно не проехать по диагонали 50 километров, а обмотать пол-Украины, проложив маршрут через Чернигов. Этот кружной путь для тех, кто не работает на станции и не имеет спецпропуска на электричку, идущую прямо в Славутич, чистый оазис радиационных мест.
Этот город начал свою жизнь со смерти. Его построили среди леса сразу после аварии, чтоб было, где жить станционным смотрителям. Возводили всем Союзом, кварталы называли соответствующе — Московский, Бакинский, Ереванский. После распада Союза стройка остановилась. Город доделывали на энтузиазме его мэра Владимира Удовиченко, правящего тут больше 20 лет. В итоге Славутич, живой центр замершей земли, стал самым благополучным украинским городом. Преступность тут близка к нулю, а темпы экономического развития завидны даже для Киева.
Мэр Удовиченко — как Большой брат, который видит все. Говорит, поставил по городу семь камер слежения, но не сообщил гражданам, где именно. Теперь они во всех кварталах ведут себя прилично — на всякий случай.
У мэра все не так, как у коллег — на фронтоне здания он вывесил свой электронный адрес, перед входом в кабинет установил табличку «Буду благодарен за общение на украинском языке». С теми, кто говорит на русском, объясняется на нем.
Попасть к Удовиченко можно без предварительных договоренностей, просто открыв дверь — что мы и сделали. «Славутич — это Спас нашего региона», — заявил мэр практически вместо «Здрасьте». Его слова подтверждены городским гербом, на котором белый ангел разрубает мечом мирный атом.
Мэр, бывший парторгом Чернобыльской станции, ставший доктором экономических наук, в свой город верит. Он уже привлек сюда 32 млн гривен инвестиций из России, Бельгии, Польши, Штатов и Германии. Он открыл бизнес-инкубатор, вырастивший в городе малые предприятия и превративший его из спального в производственный.
Славутич стал украинской мечтой в миниатюре: по жилью — комфортен, по цветам — ярок, по производству — разнообразен. Теперь здесь делают металл, бумагу, одежду, нефтехимическую и химическую продукцию, электронное и оптическое оборудование, двигатели и турбины.
Город воплотил государственную мечту о газовой экономии. Он научился сжигать 19,5 млн кубометров в год вместо привычных 43 млн. Здесь напрочь ликвидированы государственные ЖЭКи, вместо них правят частные объединения граждан.
В городе, где 24,5 тысячи жителей, пошел естественный прирост населения. Детей здесь столько, что глазу непривычно. Пестрые, они перебегают через центральную площадь, все здания на которой — для детского использования, от художественной школы до музыкальной.
Недавно мэр лично по телевизору извинился перед школьницей за то, что рассмеялся от ее вопроса «Когда в Славутиче метро появится?» «Я только на следующий день понял, что она увидела перспективу, которой я не замечал», — говорит Удовиченко. Будущее Славутича он рисует так: город станет технопарком, специальной экономической зоной, научной базой и центром возрождения региона.
В Чернобыле и его зараженных окрестностях жива мечта о превращении в мирную лужайку, на которую вернутся люди. Об этом ученый Рябов неумело, но искренне нарисовал картину: голубая Припять, зеленая трава, парящие по небу транспорты-тарелки, веселые люди и на горизонте — уже нестрашный энергоблок. Закончить эту работу Рябов не успел — все в Чернобыле странно и бессмысленно, кроме надежд и детей: радиация опасна, весна холодна, а вещи живут дольше людей.