Период полуразвала

В 1986 году я оканчивал Ленинградский политехнический институт по специальности «Атомные станции и установки» и распределился на Хмельницкую АЭС. Тогда считалось, что раз станцию строили с помощью социалистических стран, а электроэнергия будет идти в страны СЭВ, значит, зарплату должны платить долларами. Естественно, многие студенты «атомных» специальностей мечтали попасть туда на работу. Но случилась авария на ЧАЭС.

Ильгиз Исхаков, вице-президент Международной Ассоциации Молодых атомщиков, депутат Славутичского городского Совета.

 

В ноябре 1986 года, когда было объявлено о возобновлении работы Чернобыльской АЭС, а на станции не хватало персонала, по Союзу начали массового агитировать студентов, окончивших профильные вузы, перераспределяться на ЧАЭС. К нам приехал заместитель начальника реакторного цеха Александр Кнышевич, мы поговорили и, так как группа у нас была очень дружная,13 из 19 человек решили добровольно поехать работать на ЧАЭС, чтобы продлить студенческое братство

В апреле 1987-го мы прилетели в Борисполь. В отделе кадров ЧАЭС, на Бальзака, было столпотворение. Меня взяли в реакторный цех, что считалось очень престижным. Несмотря на то, что на моем заявлении о приеме на работу значилось: принять оператором 5-й группы с окладом 124 рубля с особо вредными условиями, мы знали, что работники ЧАЭС получали до 1000 рублей в месяц. Но на станцию надо было еще попасть.

 Нас поселили в общежитии КГУ, на Васильковской. Пока мы учили теорию техники безопасности в Киеве, я влюбился в красоту архитектурных памятников и киевлянок. Была теплая весна, на улице гуляло много красивых девушек и ничего не напоминало о трагедии, случившейся год назад. Я с друзьями даже поучаствовал в съемках фильма «Цыганка Аза»,где впервые стал украинцем.

Впервые я осознал, куда приехал работать, и что все это не игрушки 10 мая 1987-го, когда садился в автобус в Зеленом Мысу, чтобы впервые поехать на станцию. Автобус этот, наверное, использовали с момента аварии. Он весь — и стены, и окна — был освинцован, только узкая щель для водителя оставалась в лобовом стекле. Я ехал в том автобусе и рядом с молчаливыми, одетыми в одинаковую одежду людьми и мне стало не по себе. Противное ощущение страха, понимание, что это не просто разговоры, а серьезные вещи. Да и сама работа заставила задуматься, куда я приехал. Сначала ведь был юношеский романтизм, ехали спасать родину. Это такая идеологическая установка советской системы, которую ты особо то и не осознаешь, пока это тебя не коснется на деле. А на самой станции уже места романтизму не было.

Помню такой момент. Я работал оператором главного циркуляционного насоса. Как то мне сказали: иди, включи насос и откачай воду, скопившуюся в приямке. По идее, он должен включаться с пульта управления на щите водного хозяйства. Я отличник Ленинградского политеха, искренне веривший, что советские АЭС самые современные и лучшие, спустился на самую нижнюю отметку реакторного отделения. Видно было, что приямок полностью заполнен водой. Я пытался запустить насос, но тот ни в какую не работал. Пришлось снять свою же каску и начал черпать воду, заливая в насос, чтобы его обезвоздушить. Возможно, именно тогда я понял, что лозунги о том, что в СССР все самое лучшее и что мы впереди планеты всей — обыкновенная ложь. Такие моменты отрезвляли.

Чернобыльцы часто разделяют время до аварии и после ликвидации ее последствий. И часто называют саму ликвидацию войной. Эту «войну» Советский Союз проиграл, что во многом предопределило и распад самого СССР. Уже тогда было видно, насколько неорганизована советская машина, насколько непрофессионально решались многие вопросы. Солдаты и «партизаны» были рабами советской системы, бесправными и бессловесными. Прикомандированные, да и работники ЧАЭС часто бравировали, не соблюдали элементарные правила радиационной безопасности, нередко снимали счетчики-накопители, чтобы не превысить разрешенные дозы облучения. Ведь в случае превышения тебя выводили из зоны, и заработная плата резко падала. О здоровье, последствиях и будущем никто не думал. Казалось, что это черновик жизни, а завтра все закончится и все будет с чистого листа.

Обстановка была действительно как на войне, и когда случались человеческие трагедии из-за обычного бардака, это еще больше давило на психику. Я помню, как нас потрясла смерть двух солдат, которых раздавило сорвавшимся с высоты магнитом, которым собирали металл. Когда об этом читаешь или смотришь в кино, многое не понимаешь и не осознаешь. Но когда на твоих глазах гибнут люди, это впечатляет и заставляет о многом задуматься.

И очень обидно сегодня за моих товарищей, которые честно и самоотверженно делали свою работу, не думая о льготах и наградах. Обидно, то все чаще слышится: «Да все они лжеликвидаторы. Мы вас туда не посылали». Обидно, что власть имущие вместо того, чтобы создать систему помощи реальным героям того времени, потерявшим жизнь и здоровье во имя страны, собираются лишить их всякой поддержки. Поэтому когда меня спрашивают, если бы все вернуть назад, ты снова пошел бы, я честно говорю: не знаю.

Сейчас на слуху сбор денег на конфайнмент. Но я считаю, что постройка нового саркофага никому особо не выгодна. Все, что строят на деньги Запада в Чернобыльской зоне, до сих пор не работает. Вспомните, французы строили хранилище отходов ядерного топлива для ЧАЭС за 60 млн евро. Деньги закончились, хотя оно не построено, контракт с ними разорвали. Теперь американцы обещают через несколько лет достроить хранилище за 90 млн евро. А нет хранилища отходов ядерного топлива, значит, некуда выгружать отработанное топливо ЧАЭС — значит, станция по-прежнему ядерно опасный объект. Нет заводов по переработке жидких и твердых радиоактивных отходов, значит, невозможно приступить к реальной дезактивации и разборке ЧАЭС. Поэтому одно новое укрытие мало что дает, разве что от выброса радиоактивной пыли защитит. Я сомневаюсь , что в 2015 году построят этот конфайнмент, ведь впереди у нас выборы в Верховный Совет и президента Украины, при этом ситуация может кардинально поменяться. К тому же не стоит забывать, что ежегодно нужно поддерживать объект, который сдали в эксплуатацию. Обычно это 10% от стоимости постройки. Если на новое «Укрытие» нужно 1,5 млрд евро, значит, на эксплуатацию уйдет 150 млн евро ежегодно из госбюджета. А это приличные деньги.

Не решена проблема жителей и города Славутич, ведь станцию закрыли, а 30 тысяч людей оставили без надежды на будущее. На ситуацию вокруг ЧАЭС влияют две вещи: политика и экономика. Деньги последние пять-шесть лет выделяют только на зарплату персонала, который стремятся постоянно сокращать, да на самые неотложные нужды: питание, спецодежду, свет, бензин, электричку. Понятно, что сотрудники ЧАЭС за выделяемые деньги могут выполнять разве что какую-то бумажную работу. А денег на программу снятия энергоблоков с эксплуатации, дезактивацию или прочие работы нет. Все руководители страны к дате 26 апреля заявляют, что такие подходы к проблеме ЧАЭС нужно прекращать, но никто не решается. К сожалению, нет и государственной программы на Украине по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС.

И еще одна проблема. Сейчас в Чернобыльскую зону стали возить туристов. Для чего? Идеология посещения места катастрофы должна быть на государственном уровне. Что мы хотим показать? Что мы смогли справиться с такой катастрофой? Или мы хотим, чтобы люди задумались над безопасностью атомной энергетики, или же — как не допустить повторения такой беды. Мы не знаем, что делать со станцией, не говорим до конца всей информации, не воспитываем на этом примере, не делаем выводов. У нас нет политической воли и трезвого расчета. Мы по-прежнему не знаем, что нужно делать, чтобы решить проблему Чернобыля. Мы снова пишем черновик нашей жизни...