Репортаж из города смерти (ФОТО)

Варанаси. Самый священный город Индии. Совершить паломничество сюда и искупаться в Ганге хотя бы раз в жизни должен каждый индуист. Но негласно этому месту можно смело присвоить название «город смерти». Именно в Варанаси каждый индус мечтает умереть, или быть сожженным. Мы продолжаем серию репортажей нашего спецкора об экспедиции в Индию, и сегодня расскажем вам о жизни в городе смерти.

Деньги пахнут

«Твою мать! Зачем я сюда приперся, идиот?!» — звенит в голове. Это Маникарника Гхат — главный крематорий Варанаси, он же — основной и крупнейший open air-крематорий Индии.

Повсюду тела, тела и еще раз тела. Ждут своей очереди в костер, которых десятки. Гарь, дым, треск дров, хор обеспокоенных голосов и бесконечно звенящая в воздухе фраза «Рам нам сагагэ».

Вон из костра показалась рука, затем нога, вон покатилась голова. Вспотевшие и щурящиеся от жара рабочие бамбуковыми палками переворачивает появляющиеся из огня части тела. Словно кадры из фильма ужасов. Ощущение реальности теряется… Хватит, нервы не титановые. Сдаюсь и ухожу. Для первого раза чересчур.

 

Open air крематорий – 24 часа в сутки, 7 дней в неделю

 

Еще из творчества Владимира Высоцкого мы знаем, что «хорошую религию придумали индусы». Потому что, отдав концы, не умираешь насовсем. А еще индуист мечтает однажды не родиться. Он стремится к мокше — завершению цикла перерождений, вместе с которой наступает освобождение и избавление от тягот мира материального. Мокша — практически синоним буддисткой нирваны: высшее состояние, конечная цель человеческих стремлений, некий абсолют.

Считается, если умрешь в священном индийском городе Варанаси (ранее — Бенарес, Каши. — Прим. Авт.), то сансара, или цикл рождений и смертей, заканчивается. Наступает мокша. Но даже если индус отдал концы не в Варанаси, этот город все равно способен улучшить его жизнь после смерти. Если кремировать тело на берегу священной реки Ганг в Варанаси, то карма в следующей жизни очищается. Вот и стремятся в этот город индуисты со всей Индии и мира — умирать и гореть.

 

Индуисты мечтают умереть в Варанаси…

 

Все «козырные» отели Варанаси — на набережной. С балконов виден Ганг, вместе с которым — и дым погребальных костров. Круглые сутки чувствовать этот странный запах не хочется, и я забираюсь в менее фешенебельный район. Да от трупов подальше.

«Друг, хорошая камера! Хочешь поснимать, как сжигают людей?» — слышатся предложения от приставал. Нет ни единого закона, запрещающего снимать погребальные обряды. Но вместе с тем нет и ни единого шанса воспользоваться отсутствием запрета. Продажа липовых разрешений на съемку — бизнес для касты, контролирующей погребальный бизнес. Пять-десять долларов за каждый щелчок затвором. Схитрить невозможно. Туристы, по незнанию хотя бы просто направившие камеру в сторону огня, попадают под жесточайший прессинг агрессивной толпы.

Для журналистов тарифы особые. За разрешение на работу «в зоне смерти» — до 2000 евро, а за одну фотокарточку — до сотни долларов. Уличные посредники уточняют мою профессиею и только потом начинают торги. А кто я? Фотолюбитель! Скажешь так — и цена сразу божеская, 200 баксов. Только нет гарантии, что в итоге снимать все равно не запретят, поэтому продолжаю поиски. Вскоре выхожу на человека, которого тут называют не иначе как «би-и-иг босс». Это Сурес. В кожаном жилете он гордо прохаживается между кострами, контролирует персонал и потоки финансов. Ему я тоже представляюсь фото-«чайником». «Ладно, 200 баксов — и снимай неделю», — расщедрился Сурес, попросив 100 «зеленых» предоплаты и показав образец пропуска — «пермишина»… Клочок бумаги за две сотни «зеленых» покупать снова не захотелось.

 

Би-и-иг босс. Сурес.

 

«В мэрию Варанаси», — командую водителю тук-тука. Горадминистрация — это комплекс двухэтажных домиков, очень напоминающий санаторий советских времен. Люди суетятся с бумагами, часами простаивают в очередях. Мелкие индийские чиновники, подобно нашим, нерасторопно возятся с каждым листиком. Я убил полдня, собрал коллекцию автографов больших и не очень «шишек», и поехал в полицейское управление. Цель — аудиенция у шефа полиции города. Его подчиненные просят подождать и угощают чаем. Из глиняных горшочков, будто с лавки «Украинский сувенир». Выпив чаю, полицейский разбивает глиняный сувенир об пол. «Пластмасса — дорого и неэкологично. А вот глины в Ганге много и бесплатно. Это одноразовые стаканы», — комментирует мои удивленные вопросы полисмен.

Встречу с главным полицейским города решаю использовать по максимуму и прошу визитку. «Зачем? У меня только на хинди!» — засмеялся мужчина. «Обмен. А я вам — на украинском», — придумываю я. Теперь у меня в руках целая стопка разрешительных документов и козырь — визитка главного в Варанаси человека в погонах.

Последний костер

Приезжие испугано глазеют на костры издали. Экскурсоводы из народа якобы бескорыстно посвящают туристов в историю погребальных обрядов. «На костер уходит 400 килограмм дров. Один кило — 400—500 рупий (1 доллар США — 50 индийских рупий. — «Известия в Украине»). Помоги семье умершего, пожертвуй денег хотя бы на пару килограмм. Люди всю жизнь собирают деньги на последний костер», — стандартно завершается экскурсия. Звучит убедительно — иностранцы достают кошельки. И, сами того не подозревая, оплачивают полкостра. Но вопреки басням для туриста, кремация не очень дорога. Чтобы сжечь тело, потребуется 300—400 килограмм древесины и до четырех часов времени. Килограмм дров — от 4 рупий. Траурная церемония стартует от 3—4 тысяч рупий, или $60—80. А вот максимальной планки нет. Люди богаче для запаха добавляют в костер сандаловое дерево, килограмм которого стоит порядка $160. Но предела совершенству нет. Когда умер махараджа, его сын заказал костер полностью из сандала, а вокруг разбрасывал изумруды и рубины. Все драгоценности достались работникам Маникарники — людям из касты домраджа. Это низшее сословие индийцев, так называемые неприкасаемые. Их судьба — нечистые работы, к коим относят и сжигание трупов. Но в отличие коллег по «неприкасаемости», домраджа достаточно богаты, о чем гласит составляющая «раджа».

 

Мальчик прыгает в Ганг возле Маникарника Гхат

 

Каждый день эти люди просеивают и промывают золу, угли и прогоревший грунт. Ищут сокровища. Родственники не имеют права снимать с умершего украшения. Напротив, должны сообщить домраджа, что у покойного, скажем, золотая цепочка, кольцо с бриллиантом и три золотых зуба. Все это рабочие найдут и реализуют.

Я возвращаюсь на Маникарнику вечером, уже с документами. Посмотрев бумаги, контролер почтительно складывает руки у груди, склоняет голову и произносит: «Добро пожаловать! Ты — наш друг. Обращайся за помощью». Это 43-летний Каши Баба из высшей касты брахманов. Он уже 17 лет курирует процесс кремации. Говорит, о такой работе мечтал, ведь она дает сумасшедшую энергию. Индусы и правда обожают это не самое приятное, на европейский взгляд, место. Вечерами мужики рассаживаются на ступеньках, часами пьют чай из глиняных стаканчиков и глазеют на жуткий процесс. Мы с Каши Баба тоже ютимся рядом, и брахман передает мне свои знания об этом месте.

Оказывается, тела тут начали сжигать 3500 лет назад, когда на Маникарника Гхат загорелся огонь бога Шивы, который горит и сегодня, и от которого поджигаются все погребальные костры.

Здесь ежедневно, 24 часа в сутки, испепеляют порядка 300—400 тел. Причем, не только жителей Индии. Сгореть в Варанаси — последняя воля многих индусов-иммигрантов, и даже некоторых иностранцев, проникшихся индуизмом. Недавно, например, кремировали пожилого американца.

Последний приют

Ночью над Гангом — зарево, рассматривать которое лучше с крыши центрального здания Маникарника Гхат. «Если упадешь — сразу в костер. Удобно», — рассуждает Каши, пока я стою на козырьке и снимаю панораму. Внутри этой постройки — пустота, темнота и прокопченные десятилетиями стены. Скажем прямо: жутко. На полу, в углу на втором этаже сидит сморщенная бабуля Дайя Май. Ей примерно 103 года — точного возраста не помнит. Последние 45 лет Дайя провела в этом самом углу, в здании возле берега кремации. Она ждет смерти — мечтает умереть и сгореть именно здесь. Впервые эта женщина из Бихара попала в Варанаси, когда умер ее муж. 45 лет назад она лишилась сына и решила, что пора и самой на тот свет. Опираясь на палочку, утром Дайя выбирается на улицу, прохаживается между стопками дров, подходит к Гангу и снова возвращалась в свой угол. Так 46-й год подряд.

 

Дайя Май 45 лет ждет смерти в этом месте

 

Рядом есть дом ожидания смерти — последний приют. На полу вижу дрожащую старушку, для которой молодая женщина готовит рис. Жутко. Если человек болен и чувствует приближение конца, родственники привозят его сюда. Внутри многолетняя пыль, паутина, эхо и темные лестницы. В одну из нескольких десятков комнатушек, где в пыли валяются тапочки, можно бесплатно вселиться и ждать мокши. Хотя случалось, что два-три месяца безуспешно прождав в Варанаси финала жизни мирской, человек поправлялся и уезжал домой.

 

Каши Баба показывает «последний приют»

 

Погребальные разборки

 

Ганг – самая священная для индуистов река

 

На рассвете я вернулся на Маникарника Гхат и зашел в тот самый дом, где неизменно сидит Дайя Май. Кивнул ей и взобрался на крышу. «Иди сюда», — послышался агрессивный голос сзади. Вместе с низеньким коренастым мужичком ко мне пожаловал десяток молодых парней. Я показал разрешение, но в ответ услышал: «Убирайся!» Объясняю, что я журналист, и работаю тут законно. «Сколько ты заплатил Каши Бабе? Сколько? Убирайся вон. Получишь проблемы», — звучит в ответ. Уже потом мне объяснили: эти люди привыкли к дерибану денег за фото. А тут съемка, но «кэш» никто не получал.

Но я знаю цену своим документам и срываюсь: «Кто ты? Представься. Ты тут работаешь?» — спрашиваю обидчика. «Нет, не работаю», — отвечает тот. «Ну, так иди своей дорогой и не мешай мне», — отвечаю. «Я не работаю тут, и тем хуже для тебя. Я — местный. Убирайся вон, не трогай мои традиции», — примерно так, в литературном переводе на русский, звучал его ответ. Толпа увеличивалась. «Ты сейчас один, а нас двадцать. Я щелкну пальцем — и нас будет двести, триста, четыреста. Что ты будешь делать? Никогда не появляйся здесь больше. Это добрый совет», — проговорил уже другой парень, схватил меня за футболку и начал отталкивать в сторону. Рядом как раз проходил мой вчерашний собеседник Каши Баба, и тоже попал под прессинг. Толпа подозревала Каши в том, что брахман присвоил себе весь полученный от меня гонорар. «У нас тут BBC и Discovery платило деньги. Бесплатно не бывает. Не ври», — продолжали на грани фола ребята. Силы были не равны. Первый раунд я проиграл с треском и отправился в полицейский участок за подмогой. «С такими документами в этом городе ты можешь снимать все. Абсолютно все», — бормотали правоохранители. Одного из них таки удалось уломать оторваться от утреннего кофе, взять ружье и идти со мной на разборки.

Страж был зол — ленился 15 минут идти по набережной пешком. Транспорт тут не ходит. «Показывай мне каждого, кто мешал тебе», — проговорил полисмен. Небрежным движением руки и окриком «Э-э-э!» страж порядка подзывал к себе всех участников утреннего конфликта. Человек в погонах — каста высокая. Таких уважают и боятся. Мужик, который утром наезжал на меня особенно, попытался возразить. Тогда на крик перешел уже полисмен, а все вокруг замолкли. Мой спаситель размахивал руками и кричал, а толпа виновато опустила головы. «Все, ты можешь работать. Проблемы больше нет», — констатировал правоохранитель и потопал обратно в сторону недопитого кофе. В благодарность позже я вручу ему бутылку виски. В зоне кремации с этого момента меня называли не иначе как другом, а при встрече улыбались.

Часто вспоминается другой эпизод этого сумасшедшего дня. После разборок, когда я уже получил добро на съемку, камера стала бесконечно выдавать error и снимать отказывалась. Перезагружал, вынимал батареи, протирал контакты — все безрезультатно. Естественно, высокотехнологичную аппаратуру в Варанаси не отремонтируешь. Но я все-таки поехал в самую «крутую», по слухам, фотомастерскую в городе. «Да все работает», — сказал мастер, взяв фотоаппарат в руки. Проверяю — и правда порядок. Чудеса? Возвращаюсь на берег Ганга — снова error... Мистика? Решив не форсировать события, пошел обедать. Вечером техника заработала сама, и больше проблема не повторялась.

У нищих с кострами проблемы

Маникарника — не единственное в городе место для кремации. Тут сжигают умерших естественной смертью. Но в километре, на Хари Чандра Гхат, предают огню убиенных, самоубийц и жертв аварий. Рядом — электрокрематорий, где сжигают нищих, не собравших денег на дрова. Хотя обычно в Варанаси проблем с похоронами нет даже у самых бедных. Не догоревшее дерево бесплатно отдают бедным семьям, у которых не хватило дров. В Варанаси всегда можно собрать деньги среди местных жителей и туристов, ведь помогать семье покойного — для кармы полезно.

А вот в нищих селах с кострами проблема, и символически обгоревшие и выброшенные в Ганг тела — не редкость. В местах, где в священной реке образуются запруды, даже есть профессия — сборщик трупов. Мужчины плавают на лодке и собирают тела, а по необходимости даже ныряют за ними.

На Хари Чандра Гхат ко мне подходит солидный мужчина с именем священной тибетской горы — Кайлаш. Сегодня у него выходной — гуляет в новой одежде и крутит в руках недешевую модель мобильника. А завтра он обмотается в простыню и снова будет двенадцать часов подряд переворачивать трупы. Этот мужчина считает, что смерть в Варанаси не дает гарантии обрести мокшу. Дескать, если у человека больше половины плохой кармы при жизни — абсолюта можно и не достигнуть.

Рядом грузят в лодку привязанное к каменной плите тело. Оказывается, далеко не всех можно сжечь. Запрещается кремировать отшельников садху, ведь те отказались от работы, семьи, секса и цивилизации, посвятив жизнь медитациям. Не сжигают детей до 13 лет, ведь тела их якобы, как цветы. Запрещено предавать огню и беременных женщин, потому что внутри — дети. Не получится кремировать больного лепрой. Всех покойных из этих категорий топят в Ганге, привязав к камню.

 

Тех, кого нельзя жечь – топят

 

А еще запрещено предавать огню погибших от укуса кобры, что в Индии не редкость. Считается, что это не смерть, а кома. Поэтому из бананового дерева мастерят лодку и кладут туда обернутое в пленку тело с прикрепленной табличкой с именем и домашним адресом усопшего. И пускают в плавание по Гангу. Медитирующие на берегу садху стараются выловить такие тела и вернуть их к жизни. «Четыре года назад в 300 метрах от Маникарника садху выловил и оживил тело. Семья была так счастлива, что в благодарность хотела озолотить отшельника. Но тот отказался, ведь если возьмет хоть одну рупию — потеряет всю свою мощь», — рассказал Каши Баба.

Еще не сжигают животных, ведь те — символы богов. Но все это уже не впечатляет, когда узнаешь о существовавшем до сравнительно недавнего времени обычае — сати. Сожжение вдов. Умирает муж — жене гореть в том же огне. Это не миф. По словам Каши Бабы, это явление было распространено каких-то 90 лет назад. По информации из учебников, сожжение вдов запретили в 1829 году. Но сати случаются и сегодня. Слабому полу запрещено находиться возле костра, ведь женщины много плачут. Но буквально в начале 2009 года для вдовы из Агры сделали исключение. Женщина попросилась к огню, чтобы последний раз проститься с мужем. И прыгнула в костер, когда тот пылал вовсю. Несчастную достали, но она уже сильно обгорела. Умерла до приезда врачей. Кремировали в том же костре, что и суженого. Три года назад аналогичный случай произошел в Бихаре, в Раджастане 11 лет назад.

Обратная сторона Ганга

На другом от шумного Варанаси берегу Ганга — пустынные просторы. Туристам не рекомендуют тут появляться, ведь деревенская шантрапа может проявлять агрессию. На обратной стороне Ганга стирают белье селяне, туда привозят купаться паломников. Среди песков бросается в глаза одинокая хижина из веток и соломы. Там живет отшельник садху с божественным именем Ганеш. Мужчина лет 50 перебрался сюда из джунглей 16 месяцев назад, чтобы проводить ритуал пуджа — сжигать в костре продукты. В качестве жертвы богам. Он по поводу и без любит повторять: «Мне не нужны деньги — мне нужна моя пуджа». За год и четыре месяца он сжег 1 100 000 кокосовых орехов и впечатляющее количество масла, фруктов и других яств. Он проводит у себя в шалаше курсы медитации, чем и зарабатывает на свою пуджу. Как для человека из шалаша, который пьет воду из Ганга, он здорово знает английский, прекрасно знаком с продукцией канала National Geographic и предлагает мне записать номер своего мобильного. Раньше у Ганеша была нормальная жизнь, он до сих пор изредка перезванивается со взрослой дочерью и бывшей женой. «Однажды я понял, что больше не хочу жить в городе, и семья мне не нужна. Теперь я в джунглях, в лесу, горах или на берегу реки. Мне не нужны деньги — мне нужна моя пуджа», — продолжал Ганеш.

 

Ганеш отказался от семьи посвятил жизнь обряду пуджа

 

Вопреки рекомендациям для приезжих, я часто переплывал на другой берег Ганга, чтобы отдохнуть от бесконечного шума и назойливых толп в Варанаси. Ганеш узнавал меня издалека, махал рукой и кричал: «Дима!» Но и тут, на пустынном берегу обратной стороны Ганга, можно внезапно вздрогнуть. Например, увидев собак, разрывающих на части человеческое тело, вынесенное на берег волнами. Увидеть, вздрогнуть и вспомнить — это Варанаси. Город, который негласно можно смело окрестить «городом смерти».

 

Обратная сторона Ганга…

 

Хронология процесса

Если человек умер в Варанаси, его сжигают часов через 5—7 после смерти. Причина спешки — жара. Тело омывают, массажируют смесью из меда, йогурта и различных масел, читают мантры. Все это для того, чтобы открыть 7 чакр. Потом оборачивают умершего в большую белую простыню и декоративную ткань. Кладут на носилки из семи бамбуковых поперечин — тоже по количеству чакр.

Члены семьи несут тело к Гангу и поют мантру: «Рам нам сагагэ» — ту самую, что слышится отовсюду. Это призыв к тому, чтобы в следующей жизни этого человека все было хорошо. Носилки окунают в Ганг — это последнее купание. Затем покойному открывают лицо, и родственники руками по пять раз поливают его водой. Один из мужчин семейства бреется наголо и облачается в белые одежды.

Если умер отец — это делает старший сын, если мать — младший, если жена — муж. Мужчина платит боссу за огонь Шивы (500 рупий или, по желанию, больше. — Прим. Авт.), поджигает от священного огня ветки и обходит с ними вокруг тела пять раз. Потому тело уходит в пять стихий: вода, земля, огонь, воздух, небеса.

Разжигать костер можно только естественным способом. Никакого керосина — только натуральные масла. Если умерла женщина — полностью не сжигают ее таз, если мужчина — ребро. Эту обгорелую часть тела обритый мужчина пускает в Ганг. Он же через левое плечо из ведра тушит тлеющие угли. Церемония закончена. Душа на свободе.