Первая официальная делегация Союза журналистов Украины отправилась в Иран. В ее составе — «Известия в Украине». Мы хотели не только страну посмотреть, но и себя показать, а также — подписать договор о сотрудничестве с самой тиражной газетой «Иран». Все намеченное нам удалось.
Нас сроднил мейдан
Самый популярный вопрос, который нам задавали нам иранцы: «Какой вы представляли нашу страну и какие стереотипы сломала эта поездка?» Ломка, и вправду, произошла серьезная. Жизнь внутри исламского государства — какой мы ее представляли и какой увидели — это две разные истории.
По дороге в Иран вспоминала слова давнего друга «Известий» академика Николая Амосова. Он, русский человек, ставший арбитром украинской нации, излагал свою версию, почему украинцам и россиянам бывает трудно договориться. Говорил, у нас в крови примеси разные: у русских — угро-финские, у украинцев — персидские. Сейчас же мы направлялись к иранцам-персам, почти как к родственникам.
Собственно, иранцами они стали не так давно — когда решили, что их страна должна и именоваться не в честь одной из 30 провинций-останов, называемой Парс (Фарс), а во имя предков-ариев.
По прилету (длился 3 часа) выяснилось, что украинцев и персов-иранцев роднят еще и ключевые слова — мейдан и кылым. Площади здесь называют мейданами, на главном мейдане установлена триумфальная арка, напоминающая врата и периодически окрашиваемая в белый, красный и зеленый цвета иранского флага. Мы ее увидели по дороге из аэропорта на север Тегерана, в богатые районы, кварталы. Жилые массивы для бедных остаются на юге. Достопримечательность в этом городском отсеке одна — громадный мавзолей Аятоллы Хомейни, штук с 15 ленинских, с минаретами, куполами и прочими восточными особенностями.
Второе роднящее нас слово — кылым. Для иранцев оно определяющее. Они свое богатство — ковры — под ноги привыкли бросать. Они их ткут по всей стране, гордясь громадным количеством узелков на каждый фрагмент ручной работы. Согласно Корану, Аллах, создавая землю, устелил ее прекрасным ковром, а потом придавил его горами — для надежности. Ковер стал в Иране мини-моделью земного рая, которая может стоить дороже машины и радовать больше, чем она.
Самые большие ковры мира сделаны в Иране. Один из них — площадью 4343 квадратных метра, другой — 5632 квадрата. Оба проданы за границу, оба в мечетях теперь расстелены.
То, что украинцы иранцам не чужие, видно и по стилю общения, и по повадкам вождения. То, как персы ведут себя рулями, как петляют между рядами, стараясь вырваться вперед, очень напоминает первоводную мечту украинского автомобилиста.
Но есть и отличия. Слегка соприкоснувшись бортами, и даже и не слегка, машины, не останавливаясь, едут дальше. А в переполненных ресторанах хоть и заседают под «очи черные» на фоне местных самоваров, но вообще не пьют и почти не курят: первое — не по исламу, второе — не в традиции. Мне это напомнило пособие по проведению безалкогольных свадеб горбачевских времен: «Гости встают, чокаются лимонадом, пьют (веселый разговор)».
Не женская история
В нашей делегации три женщины и много разговоров: что на себя надеть, чтоб в Иране камнями не забросали. Понятно, что хиджаб, но не ясно, где взять. Вопрос решается сразу по приезду — целыми улицами в Тегеране расставлены магазины, где торгуют женским добром двух видов: манто (платье-пиджак до колена, надевается на брюки) и макне (платки, застроченные спереди и больше похожие на шлемы). В таких нарядах в Иране ходят те, кто не носит чадыр (долгую накидку, надеваемую на голову и скрывающую всю фигуру).
Но это — классика, к которой прибегают далеко не все. В действительности макне заменяют красивейшими платками любых цветов и цен — от 3 до 60 долларов в зависимости от фирмы, обязательно — местной.
В особом почете платки, подозрительно похожие на украинские хустыны, расписанные цветами и отороченные бахромой. Чадыр же, слегка наброшенный, превращается в мантию, летящую следом за иранской красавицей в джинсовом костюме от «Бенеттон». В Иране есть все те торговые марки, которые в мире известны. Только дороже раза в три, чем в Париже и в два — чем в Киеве.
Специально заезжаем на тегеранский рынок — не столько в поисках вещей, сколько ради колорита. Плотные черные водовороты из дам закручены так четко, что и ко входу в рынок прорваться трудно. Стоим, толпимся в автомобильной тянучке. Далее поток разбивается на ручьи: кто в «Гуччи», кто в «Шанель», кто в золотой трехэтажный рынок (цены — больше киевских вполовину, ассортимент — серьезные колье с несерьезными стразами, браслеты и серьги, похожие на люстры Верховной Рады). Торгуются, шумят, покупают, затаптывают изредка проскальзывающих под витринной стеночкой мужчин.
Прорываются дамы и к национальным производителям — за шалями, платками. Макне не берут, фасон не в моде.
Модная иранская женщина сейчас выглядит так: светло-рыжая, потому что красилась в белый. С высокой прической — потому что вплела в нее банты-увеличители. В брючном, желательно леопардовом костюме. На высоких каблуках — туфли желательно о «Виттон». В полупрозрачном платке, не скрывающем это великолепие.
Манекены, надо сказать, в Иране женщинам под стать — могучие спереди, весомые сзади, с невпалыми животами и обязательно в белых париках.
Тот, кто говорит об угнетенной женщине Востока, в Иране точно не был и явно перепутал его с постсоветской Средней Азией. Как ни патетично звучит, исламская революция, возглавленная Хомейни, в 1979 году дала иранской женщине такие права, которые украинской и в конституционную ночь не приснятся. К примеру, женщина, обвинившая мужа в рукоприкладстве и подавшая на развод, не только получает свободу, но и выплату от мужа порядка 100 тысяч долларов — для обеспечения дальнейшей жизни. При этом уровень зарплат в Иране аналогичен украинским.
Женщины имеют все гражданские права, голосуют на выборах, водят машины, заседают в кафе и ресторанах, в одиночку и вполне безопасно передвигаются по улицам в любое время суток. В вузах Ирана — более 50 процентов женщин, в офисах Ирана — более 60 процентов женщин, в журналистике Ирана — около 70 процентов женщин, в правительстве Ирана — четыре женщины. Для сравнения: в украинском Кабинете Министров ни одной.
Насрин Сольтанхах, дама средних лет, в чадыре, наброшенном поверх брючного костюма. Она — вице-президент Ирана, заместитель Махмуда Ахмадинеджада по вопросам науки и технологий. Ее замы и помощники — мужчины. Вместе с ними Насрин полтора часа рассказывает нам, насколько со времен иранской революции изменилась ситуация и с образованием, и с наукой. Резюме — наукой здесь, в отличие от Украины, занимаются 30—40-летние. Более половины из них женщины.
Университеты открываются массово и активно, налажено сотрудничество и с украинскими вузами. Иранские абитуриенты получают список зарубежных, в том числе и украинских вузов, дипломы которых признают в Тегеране. Среди известных сертифицированных — Киевский политех. Его выпускники сейчас работают и в Бушере, в тех местах, где по подозрениям американцев Иран делает атомную бомбу.
А бомбы прячут в сейф
Есть и еще один объект Ирана, якобы причастный к производству ядерного оружия — первый реактор Ирана, выстроенный при европейской помощи еще до революции в самом центре Тегерана. Иностранцев и журналистов в него не допускают. Для нас делают исключение.
Неплохо говорящие на русском люди заводят нас в Тегеранский ядерный центр. Пластиковые двери, малая проходная с «прокаткой» для сумок, запрет на фото- и видеосъемку, раздача белых халатов — и мы на секретном объекте.
Чтобы попасть в здание, где расположен реактор, нужно пройти традиционное иранское испытание — чаем с плюшками. Сколь бы серьезной ни была встреча, какой бы высокой ни была принимающая сторона, но чай, фрукты, конфеты, орехи обязательно стоят на столах. Их желательно есть без стеснения, хоть на автозаводе, хоть в МИД, хоть в ядерном центре. Официанты — обязательный штатный элемент любого офиса. Апофеозом стало, когда охранник-чаеносец с термосом и финиками, называемыми здесь хурмой, бежал за нами, выходящими из Мавзолея Хомейни. И не выпускал наш автобус со стоянки, пока чаем не напоил.
После очередной еды нас заводят в реакторное помещение. Система коридорная, двери — автоматически открывающиеся кодовой карточкой. Правила «шлюзования» проще, чем в Чернобыле, но не менее эффективные.
Реакторное помещение площадью метров 200, посреди — мини-пруд-охладитель, где в темноте голубым огнем горят стрежни (стержни)-мини-ТВЭЛы. Сопровождающие, как могут, пытаются объяснить за 15 минут принцип действия реактора, сужаясь до того, что раньше тут уран обогащали процентов до 90, а теперь — до 20 с небольшим.
На всех работниках значки — радиационные накопители, показывающие, какую дозу уже получил человек и можно ли ему еще находиться возле реактора. «Какова разрешенная доза?» — спрашиваем. Отвечают уклончиво. «Часто ли вас проверяет МАГАТЭ?» — интересуемся. «Четыре раза в год, на это время мы бомбу в сейф прячем», — шутят принимающие и ведут нас дальше, в лаборатории. В них показывают такое, что украинской радиационной действительности не снилось.
Медицинским языком не владею, потому рассказываю на общедоступном — реактор в Тегеране пустили на бытовые нужды. Тут делают заряженные капсулы, пакуют их в свинцовые оболочки и, оговорив, что срок годности 15 дней, отправляют для лечения онкологических больных.
Тут же рядом производят маркеры, которые, введенные в вену, за 15 минут показывают состояние мозга, костей, пищеварительной и кровеносной систем. Другие маркеры определяют источники кровотечений и позволяют врачам их прекратить. Насколько я знаю, в аналогичных ситуациях наши медики действуют наугад, иначе чем объяснить описанную в «Известиях» трагедию, когда ребенок умер от внутреннего кровотечения, вызванного рыбной костью?
У реактора производят и мощные обезболивающие для онкологии — одна инъекция действует полгода, стоит около 300 долларов. Аналогичные американские препараты, которые добывают украинские больные, стоят на ноль больше. Иран же продает свои лекарства в Ближневосточные страны и в Россию. В Украине они не сертифицированы и на легальном рынке отсутствуют.
Вблизи реактора делают и препараты для тех, кто пострадал во время ирано-иракской войны (1980—1988). Иранцы гордятся, что когда Ирак применил против них химическое оружие, они не ответили тем же — и лечат своих отравленных.
Выходим из лабораторий и видим странную картину: дорогу от проходной до реактора устелили коврами, усадили за столами то ли президиум, то ли жюри. «Это у них тут спортивные соревнования будут, — поясняет сопровождающий. — Люди же должны не только работать».
Если революция — начало
Иранские радиостанции транслируют мысль: «Мы живем в единственной стране мира, где нет голодных». Да и нищие тут не просматриваются. За неделю не видела ни одного — ни в Тегеране, ни в Исфахане, ни когда ходила с сопровождающими, ни когда бродила сама.
Если верить местному крупнейшему PRESS TV и своим глазам, жизнь в Иране стабильна, сытна, без сбоев и перепадов.
PRESS TV — огромный комплекс вблизи красивейшей мечети Тегерана, на главном здешнем бульваре Валиаср. Отличается он тем, что тянется через полгорода, а вдоль него течет горная речка и стоят уличные тренажеры. На них днем старики тренируются, утром — молодые. Непьющие и малокурящие иранцы всерьез заняты своим здоровьем.
PRESS TV — это не только круглосуточное вещание, это десятки корпунктов по всему миру, а также радиовещание на Украину, Россию, Балтию, Кавказ и Центральную Азию. Причем вещание не только на фарси и английском, но и на русском. Здешние радиоведущие либо учились в России и Украине, либо родились в Душанбе, а потом вернулись на историческую родину.
Заходим в студию PRESS TV — тут как раз вещают о Североафриканских событиях. Нам объясняют: происходящее — продолжение исламской революции. Просто Иран ее сделал на 32 года раньше.
Над обоснование этой идеи трудятся в ньюз-румах, выстроенных по радиальному принципу «интеллектуальное ядро — исполнительская «оболочка». Тут темно от гражданок в чадырах. Дамы в хиджабах вещают и в студиях — у информационной войны теперь женское лицо.
Как государство прессе помогало
В Иране государственной прессы нет. Есть частная с государственной долей процентов 20. Есть газеты, поддерживающие власть, есть оппозиционные. Независимо от ориентации, все издания страны раз в квартал получают госпомощь. Ее размер зависит от потребностей, но прежде всего — от тиражей. Всего государство выделяет на эту помощь 100 миллионов долларов в год.
Как рассказал нам Каве Эштехарди, исполнительный директор газеты «Иран», его издание за счет государства покрывает 15 процентов расходов.
Кроме того, газеты полностью освобождены от налогов. А кризис им помог пережить еще и иранский менталитет — когда торговля замерла, рекламный рынок активизировался. Иранские предприниматели, в отличие от украинских, на рекламе экономить перестали и начали активнее продвигать себя.
Редакционная работа государством не лимитируется, но есть «традиция» — не описывать и не фотографировать незаконные митинги. Разрешенные — освещению подлежат.
Как рассказал нам господин Мохаммадзаде, замминистра культуры и исламской ориентации Ирана по вопросам прессы, самым страшным информационным грехом считает призыв к межнациональной розни. За это газеты закрывают, но не навсегда, на полгода. В стране была пара таких случаев. Решения о временном закрытии принимал либо суд, либо Спецсовет по наблюдению за деятельностью СМИ. Это семь человек, среди которых представители министерств информации, образования, науки, Меджлиса, судей, прессы и Высшего совета исламской революции, который решает в Иране если не все, то очень многое.
В Иране, где живут почти 80 миллионов читателей, работают 3000 издательств, 10 информагентств и 100 общенациональных газет. В Иране действуют 125 иностранных медиапредставительств. Американским СМИ тут разрешают работать, хоть Иран и США давно и плотно ведут информационные войны.
У иранской прессы есть две мега единицы — газета «Иран», ставшая партнером «Известий в Украине», и агентство «ИРНА», аналогов в Украине не имеющее и напоминающие по размаху и основательности российские «РИА Новости».
Господин Эсламифар, директор Национального информагентства «ИРНА», рассказывает нам о своих просторах: восемь медианаправлений, включая фото, спорт и культуру. Восемь сфер вещания, включая США. Полтора миллиона посетителей ежедневно. Выпуск семи ежедневных газет для среднего класса, создание медиаколледжей: в Иране журналистов в вузах не учат. Ими становятся в специальных школах, которые открывают сами СМИ, чтоб для себя кадры готовить.
Чужих — невидимо
Если о многих прочих странах говорят, что чужих (туристов) у них видимо-невидимо, то в Иране их просто невидимо. Страна, имеющая на своей территории одновременно все четыре сезона, живет своим огромным натуральным хозяйством.
Все машины тут местного производства. Один раз видела Мерседес S500. Все остальные хоть с эмблемой «Пежо», хоть «Рено», производятся в Иране из иранского же металла. Эти машины мало чем похожи на европейские, имеют приписку «Парс» и популярны в народе, хотя и стоят более 15 тысяч долларов.
В альянсе с иностранными производителями успешнее прочих «Иран Ходроу», автозавод в Тегеране. Он, раскинувшийся на таких просторах, что автобусом нужно ехать с точки на точку, делает самый народный иранский автомобиль — «Саманд». Стоит он 16 тысяч долларов, что говорит о благосостоянии того самого народа. В Украину его продают по 12,5 — рынок завоевывают.
«Ходроу» уже взял рынки Белоруссии, Сирии, Венесуэлы, Азербайджана — открыл там свои производства. На украинском пути иранцев обогнали китайцы. Но есть предположение, что не навсегда.
Хасан Бананеж, глава отдела по международным связям «Иран Ходроу», показывает, чем автозавод ценен. Тут все роботизировано, тут люди вмешиваются, только когда механизм сбоит. Тут на первом этаже делают заготовки, а на верхнем, под потолком проплывают уже готовые «Саманды». Их красят в зеленый цвет ислама и тонируют желтым (это, видимо, привет конкурентам-китайцам).
В прошлом году «Ходроу» сделал и подал 735 тысяч машин. Он — производитель, занимающий 19-е место в мире и первое — на Ближнем Востоке. Как и многое в Иране, «Ходроу» был построен в 60-х при европейском участии, «Мерседес» помог. Сейчас «Ходроу» делает совместные модели и с «Мерседесом», но и с «Рено», и с «Пежо». В Иране не хуже, чем в Украине освоили принцип «чужого навчайтесь и свого не цурайтесь» — не зря ж мы родственники.
Как живет Ахмадинеджад
Иранские лидеры живут подчеркнуто скромно, да и работают — тоже. Властный квартал посреди Тегерана — набор четырехэтажных домов без архитектурного пафоса, дорических колонн и площадей с фонтанами. Въезд сюда только по пропускам. Самое крупное здание — МИД. Рядом с ним — дом, где живет Ахмадинеджад: ворота, малый двор, скромный вид.
Традицию антироскоши ввел Аятолла Хомейни. Снимал в небогатом квартале полдома, а гостей принимал в комнате, где одна стена прозрачная, а из обстановки — диван, кресло и ковер. Здесь у Хомейни перебывал весь мозг мировой политики. Сюда к нему приезжал и посланник Горбачева Эдуард Шеварднадзе, когда Советский Союз начал разваливаться и надо бы советоваться, что делать.
Для женщин и мужчин сюда разные входы через обычные железные листовые ворота. Предполагается, что сюда приходят как в святое место, потому должны совершить омовение и помолиться в специальной комнате.
От прозрачной приемной Хомейни переброшен мостик в строение наподобие мечети. Оно разделено на три части: мужскую, женскую и особую — журналистскую. Уже тогда Хомейни понимал важность правильного пиара.
Он обращался к народу с балкона, на котором до сих пор стоит его кресло и цветы, символизирующие, что Хомейни до сих пор с народом. Рядом на узкой улице — Музей Хомейни, где личных вещей нет, а есть только фотографии, хроника исламской революции. Вот лидера встречают в аэропорту, вот он едет по Тегерану. Вот его семья — дочки, сыновья. А вот те, кто поверил в революцию и сделал так, что начало у нее есть, а финал не предвидится.
О пути Хомейни местное телевидение сняло фильм «Время красное, время зеленое». Так в названии обыгрываются цвета иранского флага: зеленый — ислам, красный — кровь, белый между ними — свет.
Во все иранских офисах, ресторанах, заводах, магазинах обязательно размещены два портрета: Хомейни и нынешнего духовного лидера Хаменеи. Они изображены то порознь, то вдвоем — как основоположники.
Недалеко от дома Хомейни — здание, малоинтересное иранцам и очень важное для постсоветских граждан. Дворец, где проходила Тегеранская конференция 1943 года. Мы, видевшие фильм «Тегеран-43», снятый в советской Азии, пытались найти здесь, в Тегеране, 10 неотличий того, что нам показывали, от того, что было на самом деле. Тегеранский дворец — одноэтажное здание с колоннами, одним залом и подсобными помещениями. Теперь здесь — музей современного искусства. Антураж и мебель вовсе не сохранились, одни только белые перегородки и кубические постаменты для экспонатов.
О том, что тут в 1943-м решалась судьба войны и мира, говорят две строчки на золотой табличке, привинченной к ограде дворца.
Но жили участники конференции не здесь, а возле шахского дворца Садабад. Просвещенный шах обустроил и Садабад по-французски, привнеся лишь одно отличие — по-восточному украшенные комнаты, где из мелких зеркал делали переливающуюся, качающуюся, уникальную красоту. После свержения шахского режима красота не ушла в музеи — теперь приличные рестораны отделывают таким точно образом.
В месте проживания участников Тегерана-43 красоты нет — серо, квадратно-гнездово, просто, удобно. Говорят, при выборе помещения ориентировались на вкус Сталина, роскошь не любившего.
Но главная примечательность Садабад — не жилье Сталина и не хоромы шаха, а Музей братьев Омидваров. Двух парней, которые, начиная с 50-х, объезжали на мотоциклах мир, рассказывали ему об Иране, проводили фотовыставки, финансируя ими свои экспедиции. Они прошли все полюса и все континенты, сделанные ими в пути фотокарточки и сейчас экспонируются в Садабаде. Фактически они стали первыми, кто открыл Иран миру и мир — Ирану.
Столица номер раз
Исфахан, древняя столица Ирана, стал вторым городом пребывания украинской журналистской делегации. Список красот, которые здесь сохранились, плотно умещался в три страницы. Мы готовились к лучшему, но предполагали, что увидим и совсем не древние объекты — крупнейший металлургический завод Ирана и фирму «Хиса», где делают совместные с Украиной самолеты Аны. Их тут Хисанами называют.
До исламской революции англичане хотели выстроить завод на юге, чтоб экологически не только Иран загрязнял. Но после революции решили сделать его внутри страны — чтоб иностранные захватчики отнять не смогли и чтоб подвозить рабочую силу было легче. Собственно, об этой силе, а не о количестве листов проката стоит говорить. При уровне зарплат чуть выше украинского иранские заводчане имеют такую соцзащиту и бонусы, от которых украинские коллеги не отказались бы. Медицинское обслуживание, детсады, школы, оплата вузов для детей, оздоровительные, отпускные, бесплатные билеты для путешествий по стране всей семьей, абонементы в бассейны, спорткомплексы, рестораны — тоже для всей семьи. Служебный транспорт для поездок на работу и обратно.
Практически так же обеспечиваются нужды тех, кто работает на «Хисане». Вопреки легенде, Ан-140 в Иране делают не украинцы, а местный контингент. Украинцев тут всего шесть — по три представителя от «Мотор-Сичи», выпускающей двигатели, и завода Антонова. Безусловно, случайно, к моменту нашего прибытия украинцев на предприятии не оказалось.
Что касается прочего инженерного состава, то он тут русский знает, неплохо на нем говорит и о самолетах рассказывает главное — их себестоимость — 14 млн долларов. А продать можно за 10 млн. Потому Украине нужно либо разрешить Ирану комплектовать самолет местными деталями, либо привезти мощные двигатели, чтоб каждый Ан поднимал по 100 человек. Пока из десятка сделанных в Иране Анов проданы два. И те — на местные авиалинии.
Нам показывают сборочный цех «Хисы». По сравнению с размахом завода Антонова, это не ангар, это гараж. Аны тестируют, обшивают, осматривают. Рядом с ними, крупными, разместились двухместные самолеты. Их тут тоже делают. Они для «Хисы» — действительно заработок и продаются, как и положено самолетам — влет.
При новых технологических возможностях Иран трогательно относится к древней традиции, подчеркивая, что его написанной истории 3000 лет, а неписанной — вообще тысяч шесть. В Исфахане они сохранят развалины храма зороастрийцев, огнепоклонников. Он, высеченный из чего-то огненно-желтого, высится над городом. А зороастрийские общины в Иране по-прежнему существуют, огонь у них не гаснет. Существуют и легенды о древнем храме огня, в котором стоял огромный котел, за считанные секунды закипавшей от огня стоявшей под ним свечи. Когда английские ученые решили выяснить причину это феномена, чудо разрушилось — кипения больше нет.
В Исфахане сохранили качающиеся минареты — сооружения трехсотлетней давности, балансирующие на скрещенных сваях. Раз в день, ровно в 12.00, на одном из минаретов появляется «звонарь», начинает ритмично прыгать, заставляя качаться оба сооружения. Чтоб посмотреть на это чудо, собираются и дамы в чадырах, и серьезные мужчины. Приходят заранее, едят принесенные с собой «тормозки» — туристическая сфера в Иране еще не отлажена. Возле минаретов — ни одной сувенирной лавки, ресторана, магазина.
Посмотрев на качание, исфаханцы отправляются на природу. Как по-нашему, это посиделки в песке на берегу мелкой речки Лыбедь. Как для местных — пикник на обочине, раскопанной и превращенной в огород. Иранцы здесь выращивают нечто деревянно-фруктовое и цветы на продажу. Картошку тут не садят — при здешнем солнце не вырастет.
Место силы
Иранцы никогда не согласятся с тем, что их страна — нетуристическая. Возможность проехать с севера на юг, застав все четыре сезона — чем ни интерес для иностранца? Плюс — многотысячная история. Плюс — другие обычаи и свое летоисчисление (Иран сейчас живет в 1390 году).
Господин Багери, зампред иранского Совета национальной безопасности уверен, что в непопулярности Ирана виновна американская пропаганда, она утверждает, что Иран — страна косная, отсталая, да еще и бунтующая. «Но вы видели — все это неправда», — говорит Багери.
Министр иностранных дел Али Акбар Салехи рассказывает о том же, но дипломатичнее: «Иран — страна особых возможностей, открытая к сотрудничеству и практически победившая коррупцию».
За неделю пребывания здесь с нами встретились все государственные деятели, о встречах с которыми мы просили. Единственным, кто отказал нам в общении, стал посол Украины Александр Самарский. Он, предупрежденный письмом за месяц, сослался на «дуже щільний графік» и развеял наши сомнения о том, почему товарооборот Украины с Ираном за время правления Ющенко упал до 1 миллиарда долларов с былых 40-ка.
По контрасту — зам. иранского посла встречал нас, прилетающих ночью из Ирана, прямо в аэропорту — чтобы выяснить, нет ли у журналистов новых вопросов.
...Иран устроен, как его национальный вид спорта зурхане, сохранившийся только здесь и переживший тысячелетия. В переводе «место силы» означает. В зале, очень похожем на мечеть, оформленном изразцами и золотом, под древний барабанный бой мужчины от 2 лет до 72-х танцуют, отжимаются и жонглируют подобием огромных булав посреди восьмиугольной арены, символизирующей солнце. Так они усилия и энергию концентрируют — для себя, для детей и для страны, которая решила стать открытой.
