Когда-то в доме по адресу: улица Толстого, 7, жил знаменитый меценат Терещенко. Потом, после 1918-го, здесь были всевозможные советские учреждения. Как-то так случилось, что это гнездо капиталистического зла пережило и фашистскую оккупацию, и саму советскую власть.
Уже в наши, вполне независимые времена зданию, давно ставшему гнездом интеллекта, угрожали всерьез новые украинцы, сначала воспылавшие идеей открыть в нем казино, затем — коммерческий банк. Последнее захотел претворить в жизнь один из министров здравоохранения новой Украины, по всей видимости, стопроцентный патриот и истовый демократ (иначе кто бы этого провинциального доктора сделал министром, у нас ведь все министры патриоты и демократы).
Здесь по-прежнему живет медицинская библиотека. Министры приходят и уходят, забываясь немедленно, а библиотека живет. Десятки тысяч украинских врачей — ее читатели, бывшие и настоящие. И будущие, поскольку тотальное пользование интернетом для пополнения своих специальных знаний нам пока не угрожает. По разным причинам, в первую очередь, финансовым. А библиотека — бесплатная и сегодня, даже в наши такие корыстные времена.
Хорошо помню свою щемящую лагерную тоску. Мне, матерому советскому зэка до боли в сердце не хватало лишь двух вещей, оставшихся только в моей памяти: филармонии и медицинской библиотеки. Иногда бессонной ночью я вспоминал свое любимое место у окна в седьмом ряду читального зала, горько думал о том неизвестном мне студенте или враче, равнодушно занимающем «мой» стул и «мой» стол...
А потом опять был Киев. Мой Киев, с трудом принявший меня, отсидента и антисоветчика на работу слесарем на завод. Где мой непосредственный начальник, еврей с партийным билетом, регулярно уговаривал меня взять себе домой (т. е. украсть) смеситель воды для душа, продукцию этого небольшого завода. Уж очень хотелось моим гебешным кураторам посадить меня по общеуголовной статье. Вечерами, после смены на заводе, отмывшись, я шел сюда, в библиотеку. Зачем? Впереди была жизнь слесаря, а не врача. Там, в этом роскошном зале дореволюционной архитектуры, таком отличном от советского безвкусного псевдоконструктивизма, я был единственным, первым и последним читателем многочисленных научно-практических сборников, изданных в Москве в злой памяти институте судебной психиатрии имени Сербского. Внимательно читая всю эту продукцию коллег-психиатров, истово веривших в вечную жизнь советской власти и свою, а поэтому и безнаказанность, я находил удивительные признания палачей, из чужих мук и страданий делавших свои академические регалии — кандидатские и докторские диссертации. Там, в этом читальном зале, я, так и не ставший на пресловутый путь исправления, готовил свои будущие статьи для Самиздата и Тамиздата. И, естественно, основания для нового ареста...
Мне повезло. Начались перестройка и гласность. Умер СССР, а с ним и КГБ. И необходимость писать в Самиздат. Тогда же, в самом начале горбачевских вольностей мне домой позвонил из Парижа Виктор Платонович Некрасов. Он расспрашивал о знакомых, о моих делах, совершенно неожиданно спросил о здании по улице Толстого: «Скажи, там все еще медицинская библиотека?» Почему спросил... Архитектор по образованию и складу ума, Вика чем-то был обеспокоен. Чем? Не знаю. Больше он не звонил. Болел. Тяжело болел.
Днями Национальной медицинской библиотеке исполнилось 80 лет. Был праздник. Даже официозные чиновники говорили тепло и кратко. Все было очень искренне. Из Парижа приехал потомок благотворителя Мишель Терещенко. На скудном русском он сумел выразить самое главное, самое важное: как хорошо, что в этом доме, доме его семьи, живет медицинская библиотека. Не казино, не банк.
Это был и мой праздник.
Семен Глузман, руководитель Ассоциации психиатров Украины
