Нас настолько перекормили еженедельными политическими ток-шоу, что даже столь пикантное действо как прямоэфирная трансляция судебных процессов над экс-премьером и экс-министром внутренних дел уже не воспринимается как что-то из ряда вон выходящее.
Точнее — воспринимается, но лишь в первый день, в последующие — интерес резко падает. Мы постепенно привыкаем к тому, что теперь политические перепалки в прямом эфире с участием топ-политиков будут не только по пятницам и понедельникам, но, по-видимому, по крайней мере, некоторое время — ежедневно.
СМИ переполнены комментариями по поводу этих судебных процессов, да и мне неоднократно приходилось высказываться на этот счет. Характерно, что отношение не только журналистов, но и простых людей на улице, на рынке, независимо от того, сочувствуют ли они подсудимым или осуждают их, сводится почти исключительно к вопросу: «Посадят — не посадят — амнистируют?..»
Отношение к тому, что происходит в Печерском суде как к очередному политическому ток-шоу, дает основания говорить о серьезном морально-психологическом кризисе, который переживает наше общество. Ведь, несмотря на видимую театральность действа и различное отношение к его героям, вряд ли у кого-то возникают сомнения на счет того, что на кону стоят не только и не столько политические карьеры, сколько судьбы людей, у которых есть родные и близкие.
Украинские социологи еще лет пятнадцать тому назад заговорили об аномии — специфической болезни, поразившей украинский (и не только, вообще — постсоветский) социум после распада Советского Союза. Аномия — это такое состояние общества, при котором разрушаются традиционные связи между людьми, распадается система ценностей и норм, прежде всего в аспекте этических норм, разрушаются базовые элементы культуры, ранее обеспечивающие сосуществование различных социальных структур.
Роль такой базовой системы ценностей для украинского народа (и русского, конечно) столетиями выполняло христианство. В начале прошлого века революционеры-атеисты «сбросили Бога с корабля современности», заменив христианство иной формой религии — марксистско-ленинской идеологией. До второй трети прошлого века миллионы людей более или менее искренне исповедовали эту псевдорелигиозную доктрину, что придавало смысл тем испытаниям, которые выпали на долю наших отцов и дедов. Самопожертвование (не обязательно в крайних формах, возможно просто тяжелый добросовестный труд за копеечное вознаграждение) ради «светлого коммунистического завтра» заменило христианскую жертвенность и сохранило, таким образом, общественные скрепы, сформировав такую уникальную общность как «советский человек» со своей системой моральных норм и ценностей.
Отказ от коммунистической идеологии в конце существования Советского Союза не сопровождался адекватной для советского человека заменой (вряд ли можно считать таковой массовое приобщение к церковным ритуалам, без индивидуального прихода к вере) привел к массовому отказу от какой-либо системы ценностей вообще. В результате, теперь уже в независимом украинском государстве, социум по-прежнему предельно дезинтегрирован, а попытки заместить коммунистическую идеологию украинской националистической заведомо были обречены на провал в стране, которая исторически и культурно столь многообразна.
Попытки вообще обойтись без идеала, которые политкорректно называют «прагматическим курсом», по крайней мере, пока, не выглядят перспективными. Наиболее симпатичной, для очень многих, представляется идея европеизации Украины — в любой из форм, будь то стремление к институциональному единству с Европой (проще говоря — вступление в ЕС) или «построение Европы у нас, в Украине», без обязательной (и маловероятной даже в среднесрочной перспективе!) интеграции в ЕС. Дело тут в том, что, в отличие от Украины (да и России, конечно, может быть, даже в большей степени, России) европейцы не нуждаются ни в какой идее. Они уже давно предельно секуляризованы (особенно Франция, Германия и вся Северная Европа, а первый шаг в сторону такой секуляризации — Мартин Лютер с его Реформацией) и потребность в «скрепах и нормах» у них надежно выполняет многосотлетняя традиция уважения к праву и достоинству человека-гражданина. К сожалению, ничего, подобного такой традиции у нас нет, как не было у нас Реформации. Поэтому, даже если представить себе невероятное — нас завтра взяли в ЕС, мы все равно останемся украинцами, русскими, белорусами — людьми, для которых жизненно необходима идея, будь то христианство, или какая-либо иная Большая Идея. Идея, которая бы возвратила народу смысл тяжелого труда, самопожертвования, чувство долга, да и просто уважение к ближнему, к праву, к суверенитету личности.
На прошлой неделе посмотрел фильм не слишком известного режиссера, живущего по полгода где-то в российской глубинке, Светланы Проскуриной «Перемирие», сценарий Дмитрия Соболева, написавшего сценарий также и нашумевшего фильма Павла Лунгина «Остров». В прошлом году фильм «Перемирие» получил главный приз на «Кинотавре», а актер сыгравший главную роль Иван Добронравов — приз за лучшую мужскую роль.
Тогда же, фильм украинского режиссера, живущего в Германии, Сергея Лозницы «Счастье мое» получил приз за лучшую режиссуру. Любопытно, что оба фильма-победителя можно отнести к жанру road movie, то бишь, фильм-путешествие. Оба переполнены пейзажами постсоветской индустриальной разрухи. В обоих фильмах действуют неприкаянные люди, совершающие абсурдные и порой предельно жестокие поступки, за что такого рода фильмы часто называют «чернухой». Но если к фильму Лозницы, который снят, пожалуй, лучше, чем фильм Проскуриной, такое название вполне применимо, то назвать ленту «Перемирие» «чернухой» язык не поворачивается. И вовсе не потому, что в нем меньше абсурда или жестокости (если и меньше, то не на много). Дело в том, что, если фильм Лозницы оставляет ощущение полной безнадеги, то фильм «Перемирие», напротив, внушает надежду, переполнен каким-то латентным оптимизмом, его герои, при всем кошмаре и абсурде в котором они живут, неплохие люди.
Не случайно в финале фильма священник поет оптимистическую советскую песню Бабаджаняна «Королева красоты». Такое ощущение «света в темном царстве» оставляет фильм, по-видимому, потому, что герои Проскуриной, кажется, подошли к той черте, за которой есть готовность принять Большую Идею. Возможно — Христа (один из проходных персонажей в ответ на реплику о том, что никакого Христа нет, отвечает: «Как же нет, если его портрет в церкви висит?») Возможно — иную. Во всяком случае, понимание того, что без этого жизни нет и не будет, пронизывает весь фильм.
Украинское общество стоит на пороге серьезных испытаний, связанных с неизбежностью проведения непопулярных социальных и экономических реформ. Буквально на этой неделе должен быть принят закон о пенсионной реформе и, возможно, другие очень чувствительные для общественного сознания законопроекты. Одним прагматизмом власть вряд ли добьется взаимопонимания с обществом.
