Главная роль в последней премьере столичного «Молодого театра» снова досталась Алексею Вертинскому. В современной версии шекспировского «Венецианского купца» его ростовщик Шейлок — отрицательный герой. О своем персонаже, хронической усталости от работы, несовершенной театральной системе и мечте создавать головные уборы актер Алексей Вертинский рассказал «Известиям в Украине».
«Мой лимит безотказности превышен»
Известия: Алексей, вы успели прочувствовать свою новую роль, есть ли что-то общее между вами и вашим героем Шейлоком?
Алексей Вертинский: Я — полная его противоположность. Прежде всего потому, что не имею каких-либо принципов, которым не мог бы поступиться. Это правило не касается лишь христианских заповедей. Я страшно подвижен и лоялен абсолютно ко всему. И уж, конечно, в отличие от Шейлока, я всегда прихожу на помощь людям. При этом не важно, друг ты мне, или враг, обидел ли ты меня чем-нибудь. Если я очевидец какого-нибудь несчастья, сделаю все, чтобы помочь.
И: Видимо, к вам как к человеку публичному очень многие обращаются за помощью?
Вертинский: В последнее время, слава Богу, не очень. Люди перестали пользоваться моей безотказностью, и меня как-то уже не тянет на благотворительность. Должен же быть какой-то лимит. Не могу же бесконечно заниматься решением чужих проблем, в то время как у самого их море.
И: А делать деньги, как ваш герой-ростовщик, умеете?
Вертинский: Ой, нет! В молодости было несколько попыток изменить свою жизнь и немножко заработать денег, но все они закончились плачевно. Тогда как раз открыли границу с Польшей. Мы ездили туда за всяким хламом — мочалками, кухонной утварью, спичками, термометрами, бельевыми хлопчатобумажными веревками... Столько было вложено в товар, а дохода с этих куплей-продаж — пшик! Это как раз тот случай, когда: торговали, веселились, подсчитали — прослезились. Теперь я понимаю, почему с бизнесом не сложилось: просто все мои мысли 24 часа в сутки были заняты другим — работой. Я все время размышляю о роли, решаю какие-то каверзные и сложные для меня вопросы, а если бы думал только о торговле, уверяю вас, смог бы стать и ростовщиком, и поставщиком, и министром торговли!
И: Правда, что после премьеры Богдан Ступка заявил, что возненавидел вас?
Вертинский: Правда, но Богдан Сильвестрович сказал это в шутку, он же вообще очень юморной человек. Дело в том, что он всю жизнь мечтал сыграть этого героя, но как-то не складывалось. «Венецианского купца» ведь ставят не часто — это пьеса для театральных гурманов, которые дерзнут разгадать сложнейшую загадку драматурга. Богдану Сильвестровичу этот случай не представился, потому он мне и сказал за кулисами, что ненавидит меня за то, что мне повезло больше. Это была дружеская шутка.
И: На курсе Богдана Ступки учится ваша дочь. Советы даете?
Вертинский: Она отдана в университет, и должна сидеть на одной табуретке, а не прыгать туда-сюда. Просто, как человек, который рос в театре и знает профессию изнутри, Настя, безусловно, что-то решает для себя сама. Так что мои советы здесь абсолютно не нужны. В династических семьях молодое поколение часто решает, что все, что делают предки — отстой, и им это надо осовременивать. Так рождаются ключики к решению тех же проблем, но более современным языком. А если говорить о системе преподавания, то я не верю, что она совершенна. Наверное, как и любая другая, она полна неожиданностей, вполне возможно, что и не очень внятных.
«Да я все время забываю текст! Слова — не главное»
И: Если бы вам предложили вести актерский курс?
Вертинский: Верите, в жизни бы не согласился! Этим детям нужен не только преподаватель, но и родитель. Потому что молодые, неокрепшие организмы нужно учить включать энергию, аккумулировать ее в нужный момент. Я по себе знаю, насколько сложно все это вложить в голову, поэтому никогда за это не возьмусь. Сейчас преподавать идут все, штаты театров просто переполнены педагогами и это, согласитесь, — подозрительно. Театр не должен превращаться в какую-то «кормушку», где можно заработать какую-то копейку, при этом никто не несет ответственности за то, насколько качественно они учат профессии.
И: Наверняка, развитие актерской профессии не стоит на месте: театральная молодежь знает что-то такое, чему вас в университетах не учили?
Вертинский: Не думаю, что они обладают какими-то секретами. По крайней мере, глядя на них, испытываю не зависть, а сочувствие: бедные вы бедные, сколько же вам предстоит лбов расколотить и носов расквасить, чтобы дойти до элементарных вещей, о которых, по идее, вам должны были рассказать в университете. Наша профессия сложна тем, что каждый пришедший в нее, считает себя лучшим, амбиции зашкаливают. Но ты можешь сколько угодно раздувать ноздри по поводу собственной значительности на собственной кухне, говорить себе: «Вот сегодня вечером выйду и покажу им! Все поймут, кто перед ними». Но почему-то, вечером, на спектакле, никто ничего такого не понимает... Тебя плохо слышно, или ты опоздал на выход и прибежал весь потный и растерянный, элементарно — текст забыл. Партнеры подождали-подождали — реплики не последовало, развернулись и пошли дальше. А ты уже расстроился. Невозможно предугадать, что может произойти с человеком на сцене.
И: С вами такое случалось?
Вертинский: Да я все время забываю текст! Даже если роль в стихах. Потому что я старый и память иной раз просто отказывает. Но я же знаю, о чем я играю, поэтому своими словами даю партнерам возможность продолжить разговор — зритель же все равно не знает, какой именно в этом месте должен звучать текст. Главное жить, существовать на сцене, чтобы зрителю, сидящему в зале, было интересно наблюдать за всем происходящим. Можно и без слов сыграть так, что всем будет интересно, а можно всю роль выучить назубок, а зрители встанут и уйдут. Профессия актера — не только буквы рассказывать.
Режиссер — это четыре чемодана мозгов
И: От профессии актера можно устать?
Вертинский: Конечно. Я, например, наигрался — тут даже врать и лукавить не стану. Надоело все это смертельно. Если играю очень часто, не выдерживаю — просто не успеваю восстанавливаться. Тогда просыпаюсь утром нездоровый, и все — у меня срывы, депрессия, неврастения, я все ненавижу. Нужно идти в поликлинику, сдаваться невропатологам, психиатрам, чтобы они сбивали транквилизаторами твое это упадническое настроение. Чтобы не доводить себя до такого состояния, я договариваюсь с руководством о количествах спектаклей в день. Если играю два дня подряд, прошу чтобы ставили по нарастающей: сегодня я сыграю слабенький спектакль, а сложную роль — завтра. После тяжелых ролей даже просыпаться трудно, потому что ночью я практически не сплю.
И: Какие из своих ролей вы считаете «сложными»?
Вертинский: Да практически все! У меня что ни роль — то обязательно главная. Дожился! Я давно всем говорю, что на такое не рассчитывал. Не надо мне все это. Вон, полный театр народу — пусть играют. Что я обещал кому-то все спектакли на себе тянуть? С удовольствием выходил бы на сцену раз в неделю и все.
И: Если так все плохо, может, последуете примеру коллег и попробуете себя на поприще режиссуры?
Вертинский: Нет, это совсем другая профессия. Режиссер — это кладезь: четыре чемодана мозгов, прекрасное знание музыки, любовь к свету, какая-то гармония, определенный стиль. Это целый мир, я этим не обладаю. Но все актеры почему-то считают, что они обладают. Ну и флаг им в руки! Удачного плавания! Но это такое заблуждение. Режиссурой нужно заниматься сызмальства. Пришел в эту профессию и долби, ни на что более не отвлекаясь. Тогда будет толк. А если актер думает: «Лет до сорока поиграю, а когда надоест, в режиссуру пойду», к такому лучше не попадать. Там одни самолюбования будут, рассказать что-то толком он не сумеет. Чтобы ясно изложить свою мысль, нужно дар иметь.
И: Вы нашли «своего» режиссера?
Вертинский: Скорее он меня нашел, и слава Богу! Если доживу, через два года отпразднуем тридцать лет нашего знакомства со Станиславом Моисеевым. И дело совсем не в том, что он какой-то там гениальный, мы просто совпадаем. Оба пришли в эпоху советского театра, когда играли только «Сватання на гончарівці», «Сорочинська ярмарка», «Ураган», «Бронзова фаза» какая-то, «Запорожець за Дунаєм» — сплошная темень. А так хотелось чего-то светлого, современного, чтобы ты сам себя ощущал сегодняшним. А то бегаешь вечно в каких-то шароварах, с оселедцем. Все это, конечно, очень ценно, и, наверное, кому-то нужно, но не изо дня в день. В этом наши взгляды совпали, мы стали работать. И стало совершенно очевидно, что эта жизнь, конечно, интереснее, привлекательнее. Она энергична, и даже немножечко скандальна. Потому что ты знаешь, что играешь запрещенного автора, осознаешь, что советской власти это не понравится, а по молодости хочется революции.
И: Вы, как звезда «Молодого театра», имеете какие-либо привилегии?
Вертинский: У меня негласный договор с руководством театра. Он, конечно, противоречит устоявшейся сталинской системе, по которой существуют все театры в нашей стране, но до конца своей жизни добивать себя на этих подмостках еще и за копейки просто не могу. Поэтому у меня регламентированы взаимоотношения с театром: я играю через два дня на третий, и при этом графике чувствую себя очень хорошо. Конечно, я не Шейлок, если надо, выхожу сверх нормы. Но без моего ведома никто не может набросать мне репертуар на месяц.
И: То есть с вами считаются?
Вертинский: Да, но только в этом смысле. Что касается финансовой стороны — я такой же, как последний театральный алкаш, который ходит раз в месяц за зарплатой. Даже если я играю все главные роли, а кто-то пробежал сквозняком по подмосткам, получим мы все одинаково. Совковый принцип еще никто не отменял.
Стараюсь избегать людских глаз
И: Почему, несмотря на обилие главных ролей в театре, в кино вас приглашают только на второстепенные?
Вертинский: Таковы законы кинопроизводства. Деньги вкладывают продюсеры, они и решают, кто на их взгляд сможет быстрее отбить деньги. А так как у меня нет ни одного знакомого продюсера, и свои собственные копейки в кинопроизводство я вложить не могу, приходится довольствоваться маленькими ролями. Но я, честно говоря, и сам на главные не претендую. Из того, что я вижу, мне мало что нравится, а быть занятым в отстойных проектах обидно.
И: Тем не менее вас считают медийным лицом. Вы — завсегдатай светских тусовок?
Вертинский: Да, я очень все это люблю, хотя в последнее время, к сожалению, на тусовках бываю все реже. Там я не устаю, даже наоборот — заряжаюсь. У меня много приятелей и приятельниц, с которыми мы связаны множеством проектов. Как правило, вместе мы очень хорошо проводим время. Другое дело, что прилипал бывает больше, чем листьев в бане, и они могут просто испортить тебе вечер. Но, это издержки.
И: Думаю, многие завидуют вашему умению всегда выглядеть ярко и эффектно. А есть ли те, кого это раздражает?
Вертинский: Думаю, что есть. Видишь ли, когда ты являешься представителем такой профессии, где 24 часа приходится встречаться с людьми, хочется хоть иногда от них отдыхать. Поэтому, если появляется пауза, я стараюсь избегать людских глаз. Захожу в метро, сажусь в уголочке, открываю книгу, и читаю себе тихонечко. Ну, сидит какой-то старикашка, слюнявит странички — на меня никто не обращает внимания. Но, судя по тому, какими неожиданными бывают реакции людей, встречающих меня на улице, можно сказать, что ненавидят, еще и как! Бывают такие агрессивные выпады, что думаешь: «Сейчас в морду дадут!», и бегом оттуда. А человек просто выпил пива лишнюю кружечку, и вбил себе в голову, что сейчас наведет порядок на улице, и все будут ходит так, как он и его сосед Федя. Шаг вправо, шаг влево — наказуем.
И: И все-таки в наше время выделяться из толпы не так опасно, как, например, в 80-е?
Вертинский: Ой, тогда было очень трудно. А как сейчас, я как-то не замечаю. Вот если бы я ходил по городу для того, чтобы «выделяться» — это другое дело. Я бы нарядился, вылил на себя полфлакона каких-то дорогих духов, надел штанишки, и пошел бы по Крещатику, посматривая в отражение витрин. И если бы на пути моем попался кто-то, кто сказал бы, что я плохо выгляжу, наверняка заплакал бы от обиды. А когда полно, тебе все рвно что носить. Я надеваю только любимые вещи, и покупаю только то, что нравится.
И: Люди с бурной фантазией рано, или поздно начинают создавать что-то своими руками...
Вертинский: Думал, что когда завяжу со сценой, открою свое дело. Мне так хочется заниматься головными уборами! Но с годами понимаю, что вряд ли потяну. Здесь ведь тоже необходим хороший запас энергии, чтобы поставить на ноги производство. Но пока мне все больше и больше хочется покоя и отдыха.
И: Странно, что вы хотите «завязать с театром». Обычно актеры мечтают умереть на сцене...
Вертинский: Не хочу я этой пошлятины! Сколько ж можно умирать на этих подмостках? Бедная сцена — чуть что — и труп! Зачем разводить этот анатомический театр? Со сцены надо вовремя уходить. До пенсии дотянул — и на заслуженный отдых.
